© Юлия Глек, перевод и примечания, 2010.

Томас Хьюз

Thomas Hughes

ТОМ БРАУН В ОКСФОРДЕ

TOM BROWN AT OXFORD

Продолжение романа "Школьные годы Тома Брауна"

Перевод и примечания Юлии Глек

оригинал на Project Gutenberg http://www.gutenberg.org/etext/26851

Глава 8

История Харди

Главная

Предисловие переводчика

Том Браун в Оксфорде

Введение

Глава 1

Колледж Св. Амвросия

Глава 2

На реке

Глава 3

Завтрак у Драйсдейла

Глава 4

Лодочный клуб колледжа Св. Амвросия, его руководство и бюджет

Глава 5

Служитель Харди

Глава 6

Как Драйсдейл и Блейк отправились на рыбалку

Глава 7

Взрыв

Глава 8

История Харди

Глава 9

Искушение Брауна

Глава 10

Летний триместр

Глава 11

Мускулистое христианство

Глава 12

Взгляды капитана

Глава 13

Первое столкновение

Глава 14

Замена в команде и что из этого вышло

Глава 15

Буря собирается и разражается

Глава 16

Буря бушует

Глава 17

На новом месте

Глава 18

Деревня Инглборн

Глава 19

Предвестие лучшей погоды

Глава 20

Примирение

Глава 21

Колледж Св. Амвросия принимает у себя капитана Харди

Глава 22

Отъезды ожидавшиеся и неожиданные

Глава 23

Инглборнский констебль

Глава 24

Экзамены "скулз"

Глава 25

День Поминовения

Глава 26

Прогулка на лугу Крайст Чёрч

Глава 27

Нотация, прочитанная львице

Глава 28

Окончание первого курса

Глава 29

Переписка на каникулах

Глава 30

Праздник в Бартон-Мэнор

Глава 31

За сценой

Глава 32

Кризис

Глава 33

Браун Patronus

Глава 34

Mηδέν ΰγαν

Глава 35

Второй курс

Глава 36

На берегу реки

Глава 37

В ночном карауле

Глава 38

Мэри в Мэйфере

Глава 39

Ночной караул и что из этого вышло

Глава 40

Погоня

Глава 41

Суждения и затруднения лейтенанта

Глава 42

Третий курс

Глава 43

Послеобеденные посетители

Глава 44

И снова письма

Глава 45

Магистерский триместр

Глава 46

Из Индии в Инглборн

Глава 47

Свадьба

Глава 48

Начало конца

Глава 49

Конец

Глава 50

Эпилог

Список примечаний

Оксфорд, план города, 1850 г.

Ну так вот, домой он вернулся с негнущейся ногой. Бристольские купцы преподнесли ему ключ от города в золотой коробочке и великолепно отделанную шпагу с надписью на клинке, она сейчас висит у нас дома над камином. Когда я впервые уезжал из дому, то попросил у отца его старую шпагу времён службы, она висела рядом, и он тут же отдал её мне, хотя я был тогда всего лишь семнадцатилетним мальчишкой. Точно так же он отдал бы мне свой правый глаз, дорогой мой старик, хотя он у него единственный, - другой он потерял во время абордажной схватки от удара саблей. Вон висит его шпага, а это в жестяном футляре его эполеты. Раньше, до того, как у меня появилась отдельная комната, они лежали у меня под подушкой, и много припадков трусости и уныния  они помогли мне пережить, Браун, и от многих подлых поступков помогли удержаться. Они всегда тут и напоминают мне о моём дорогом старике даже больше, чем его письма. Чтобы сильно сбиться с пути, имея такого отца, нужно быть действительно большим негодяем.

Итак, на чём я остановился? Ах да, вспомнил. Так вот, мой отец получил коробочку и шпагу, и ещё несколько очень любезных писем от нескольких  важных персон. Они есть у нас дома в альбоме, и я знаю их на память. Отец особенно ценит письма от Коллингвуда* и своего старого капитана, Винсента, и от своего кузена, нельсоновского Харди, у которого после войны дела тоже пошли неважно. Но моему бедному отцу так и не дали командование другим кораблём. Сначала он каждый год ездил в Лондон, где его, как он говорит, очень хорошо принимали разные должностные лица, и он часто обедал то с одним, то с другим лордом Адмиралтейства, которые когда-то были его товарищами по кают-компании. Но ему-то нужно было назначение, и как же его мучило то, что годы летят один за другим, а он во цвете лет остаётся без корабля. Но зачем же ругать людей и плохо думать о них, если он сам этого не делает? «Видишь ли, Джек, - сказал он мне, когда мы с ним говорили об этом в последний раз, - в конце концов, я ведь старая побитая развалина, хромой и полуслепой. Ты скажешь, что и Нельсон был такой же, но ведь не каждый Нельсон, мой мальчик. И хотя сам я думаю, что смог бы вести судно или командовать в бою не хуже, чем раньше, не могу сказать, что осуждаю тех, кто, не зная меня, со мной не согласился бы. Вот ты, Джек, доверил бы командование своим кораблём, если бы он у тебя был, хромому и слепому?»

* Коллингвуд - Катберт Коллингвуд, 1-й барон Коллингвуд (Cuthbert Collingwood, 1st Baron Collingwood, 1748 – 1810) – британский вице-адмирал, возглавлявший  в битве при Трафальгаре (1805) вторую колонну британского флота на корабле «Royal Sovereign» (первую возглавлял Нельсон на флагманском корабле «Victory») и принявший командование после смерти Нельсона.

Но он перестал подавать прошения о работе, как только ему исполнилось пятьдесят (я как раз помню это время), потому что начал сомневаться, сможет ли командовать судном так же хорошо, как более молодые; и, хотя в то время у него стало гораздо больше шансов получить корабль (потому что на престол взошёл Уильям IV*, который знал его), он больше и близко не подошёл к Адмиралтейству. «Боже сохрани, - сказал он, - чтобы Его Величество назначил меня, если у него найдётся кто-нибудь получше».

* Уильям IV (Вильгельм IV, William IV, 1765 – 1837) – король Соединённого Королевства Великобритании и Ирландии и одновременно король Ганновера с 26 июня 1830 года. В молодости служил во флоте, отсюда прозвище «Король-Моряк».

Но я забыл рассказать, как сам появился на свет, и рассказываю вам историю своего отца вместо своей. Правда, вам, кажется, это интересно, и вы всё равно не поняли бы одного без другого. Так вот, когда моего отца произвели в капитаны, он женился и купил на свои сбережения и призовые деньги коттедж с участком земли в деревне на южном побережье, там он и оставил жену, когда отправился в своё последнее плавание. Со свадьбой им пришлось ждать несколько лет, потому что ни у него, ни у неё не было денег. Но вряд ли кому-нибудь деньги были нужны меньше, чем им, и вряд ли кто-нибудь другой без денег делал больше добра всем, с кем бы ни соприкасался. Им пришлось нелегко, потому что отец оказался на половинном жалованье*, а половинного жалованья капитана маловато, чтобы жить и содержать семью. А семья была немаленькая, ещё трое детей, кроме меня, но все они умерли. И мать моя тоже; она умерла, когда я был ещё совсем ребёнком, и мы с отцом остались одни; с тех пор я не знал, что такое любовь женщины, потому что близких родственниц у нас нет, а человеку с такими видами на будущее, как у меня, лучше не… однако не стоит в это вдаваться. Постараюсь больше не отвлекаться от темы.

* половинное жалованье – в британской армии и флоте XVIII, XIX и начала XX столетия офицерам, уволенным в запас, полагалась пенсия в размере половины жалованья.

Я знаю, что, когда мать умерла, дела отца пошли совсем плохо, и я думаю (хотя он никогда мне этого не говорил), что ему пришлось заложить наш коттедж, и было время, когда он даже был на грани того, чтобы продать его. Болезнь матери потребовала очень больших расходов; я знаю, что была распродана большая часть лучшей мебели – собственно говоря, вся, кроме красивого кресла и маленького рабочего столика моей матери. Во время своей последней болезни она часто сидела в этом кресле у нас на лужайке и смотрела на закат. А он сидел рядом с ней и смотрел на неё, и иногда читал ей вслух Библию; а я играл рядом с большой чёрной собакой, которая была у нас в то время, по кличке Винсент, в честь старого капитана, с которым плавал отец; или с Бертом, его старым боцманом, который вместе со своей женой поселился у моего отца так давно, что я этого даже не помню, и до сих пор ещё живёт с нами. Он делает всё, что нужно, в саду и во дворе, да и в доме тоже, когда болеет его жена, потому что он умеет делать всё, как почти все старые морские волки. Это он установил на лужайке флагшток с флюгером и разрешал мне в детстве поднимать старый флаг отца по воскресеньям, в день его свадьбы и в годовщины его сражения и сражения Винсента на «Стреле».

После смерти матери отец рассчитал всех слуг, потому что боцман с женой скорее друзья, чем слуги. Нет, неправда, что ни одна женщина не любила меня после смерти матери, думаю, что моя дорогая старая нянюшка любит меня как собственного ребёнка. После того как это случилось, отец стал часами сидеть молча, ничего не делая, а только глядя на море, но, если не считать этого, мало изменился. Вскоре он начал учить меня читать, и с того времени мы с ним не расставались ни на час, кроме сна, до тех самых пор, пока я не уехал из дома.

Как я вам уже говорил, отец мой от природы был склонен к наукам. Он не забыл тех начатков латыни, которые выучил мальчиком, и всегда читал всё, что ни попадалось под руку, так что лучшего наставника мне нельзя было и пожелать. Для меня это были даже не уроки, особенно по географии, потому что во всём мире не было побережья, которого он не знал бы, и он мог рассказать, какое оно, и что за люди там живут; и часто, если в это время заходил Берт и слышал, о чём рассказывает отец, то тоже начинал делиться своими приключениями и познаниями в географии, которые отличались большой оригинальностью.

Когда мне было уже почти десять, к нам приехал новый викарий. Он был приблизительно того же возраста, что и отец, и тоже вдовец, только без детей. Собственного состояния у него тоже не было, а приход у нас очень бедный. Вскоре мы с ним очень сблизились, и он сделал моего отца своим церковным старостой**. Поприсутствовав на нескольких наших уроках, он предложил учить меня греческому, за который, как он сказал, мне как раз пора было приниматься.

* церковный староста – мирянин, в обязанности которого входит собирать поступающие в церковь доходы и пожертвования, совершать необходимые покупки, следить за исправным состоянием церкви и производить необходимый ремонт, вести приходно-расходную отчётность, следить за соблюдением тишины и порядка во время службы и т. п. Церковный староста подотчётен приходскому священнику и работает в тесном сотрудничестве с ним.

Для моего отца это оказалось большим облегчением. Некоторое время назад он купил греческую грамматику, словарь и хрестоматию, и я часто видел, как мой дорогой старик озадаченно сидел над ними с моноклем в глазу, пока я играл или читал «Путешествия» Кука*, потому что его заветным желанием стало сделать меня учёным, и чтобы я принял духовный сан. Поэтому он собирался сам учить меня греческому, ведь во всём приходе не было ни одного человека, кроме викария, который знал бы хоть слово на каком-нибудь языке кроме английского. Так что он не смог бы найти мне наставника, а мысль о том, чтобы послать меня в школу, ему и в голову не приходила, - даже если предположить, что у него хватило бы средств на то или на другое. Сначала отец просто сидел на наших греческих уроках, не принимая в них участия; но потом начал кое-где вставлять своё слово, а потом повторять слова и предложения и смотреть в мою книгу, когда я переводил, и вскоре сделался настоящим учеником викария, таким же, как я.

* «Путешествия» Кука - Джеймс Кук (James Cook, 1728 - 1779), британский военный моряк, исследователь, картограф и первооткрыватель, возглавлял три экспедиции по исследованию мирового океана, две из которых были кругосветными. В 1777 г. вышла в свет его книга «Путешествие к Южному полюсу и вокруг земного шара» (A Voyage Towards the South Pole and Round the World) в двух томах.

По большей части викарий был добрейшим из учителей и очень доволен своими учениками, но время от времени он бывал резок с моим отцом, что приводило меня в ярость, хотя сам отец не обращал на это внимания. В такие моменты я даже нарочно делал ошибки, чтобы показать, что уж я-то, во всяком случае, хуже него. Но такое случалось только после того, как у нас бывала политическая дискуссия за обедом, потому что мы обедали в три, а потом принимались за греческий; так было удобнее викарию, который обычно был нашим гостем. Отец мой, конечно же, тори, как вы, наверное, и сами догадались, а викарий был либералом - очень умеренным, как я понял позднее; сам он называл себя «вигом образца 88 года»*. Но он поддерживал «Билль о реформе»**, и этого было достаточно, чтобы мой отец читал ему нотации о лояльности и о том, как всё это открывает ворота для революции; он даже звал старого Берта из кухни, где тот курил свою трубку, и спрашивал его, какого он мнения о радикалах на борту корабля. Обычный ответ Берта был такой: «Лодыри, ваша честь, просто лодыри. Я и гроша ломаного за них не дам, ни швабру, ни топсель*** им не доверил бы».

* «вигом образца 88 года» - французская революция 1789 г. с её многочисленными эксцессами нанесла значительный ущерб британским либералам. Настроения в парламенте и обществе в целом стали консервативными, либеральных идей попросту боялись. В 88 году XVIII столетия виги (либералы) ещё не вызывали негативных ассоциаций. Возможно, викарий хотел сказать, что он оставался верен своим убеждениям с 88 года, несмотря на все политические перипетии.

** … поддерживал «Билль о реформе» - т.е. поддерживал реформу британской избирательной системы, которая долго назревала и, наконец, была осуществлена в 1832 году, когда Палата общин приняла «Акт о реформе» (Reform Act 1832). 

*** топсель - косой треугольный или трапециевидный дополнительный парус, поднимаемый в слабый ветер над гафельным или рейковым парусом между стеньгой и гафелем.

Викарий пытался спорить, но, так как мы с Бертом были единственной аудиторией, отец мой всегда торжествовал, только позднее он вымещал всё это на нас на уроках греческого. Но мне часто казалось, когда они читали что-нибудь из истории и обсуждали действующих лиц, что из них двоих отец всё-таки был куда бóльшим либералом.

Примерно в это же время он купил небольшую полупалубную лодку водоизмещением десять тонн, потому что они с Бертом сошлись на том, что мне нужно научиться управлять лодкой, хоть моряком я и не буду; и когда летними вечерами викарий ездил с нами кататься (на что он всегда с готовностью соглашался, хотя плохо переносил качку), они нарочно старались идти как можно круче в бейдевинд и попадать в сильную зыбь. Но я не думаю, что он хоть раз испугался, хотя порой ему бывало очень плохо.

Вот так всё и шло: я учился всему, чему только мог, у своего отца, и у викария, и у старого Берта, до тех пор, пока мне не исполнилось шестнадцать. К этому времени я начал задумываться о своём будущем и решил, что мне пора уже чем-нибудь заняться. Едва ли кто-нибудь меньше меня хотел уехать из дому, но мне было ясно, что, если я хочу когда-нибудь стать тем, кем хочет видеть меня отец, то должен сделать этот шаг. Тогда я поговорил с викарием, и он полностью со мной согласился и навёл справки у своих знакомых; вот так и получилось, что мне предложили место помощника учителя в коммерческом училище милях в двадцати от дома, когда мне ещё не исполнилось и семнадцати. Викарий принёс письмо с предложением, и отец сначала очень рассердился, но мы его уговорили, и я занял эту должность.

И я очень рад, что согласился, хотя в этом было много отрицательных сторон. Жалованье было 35 фунтов в год, и за эти деньги я должен был натаскивать всех учеников по английскому, арифметике и латыни, и ещё обучать греческой грамматике пять или шесть человек, которые платили за это дополнительно. Во внеклассные часы я должен был всё время оставаться с мальчиками и отвечал за дисциплину. Работа эта часто бывала очень утомительной, но самым худшим из всего казался мне тогда торгашеский дух, который насквозь пронизывал всё это заведение. Директор школы, он же её владелец, был человеком до крайности вульгарным, хотя со мной всегда обращался достаточно вежливо, и не думал ни о чём, кроме того, что могло принести барыш. И этим духом была пропитана вся школа. Отцы посылали туда мальчиков как раз потому, что заведение это было такое практическое, и там не учили ничему (кроме как за дополнительную плату), кроме того, что приносило бы потом так называемую «реальную пользу» в жизни. Наша задача была нам ясна, и заключалась она в том, чтобы направлять мальчиков не к истинному знанию и пониманию или к тем вещам, о которых говорит царь Соломон*,  а к тому, чтобы преуспеть.

* царь Соломон» - легендарный правитель объединённого Израильского царства в 965-928 до н. э. Считается автором нескольких книг Библии: «Книги Екклесиаста», книги «Песнь песней Соломона», «Книги Притчей Соломоновых», а также некоторых псалмов. Прославился своей мудростью. Царь Соломон просил у Господа: «Даруй же рабу твоему сердце разумное, чтобы судить народ твой и различать, чтó добро и чтó зло» (3-я Книга Царств, 3 : 9, Синодальный перевод). Эта молитва была угодна Господу, и он ответил: «За то, что ты просил этого, и не просил себе долгой жизни, не просил себе богатства, не просил себе душ врагов твоих, но просил себе разума, чтоб уметь судить, Вот, Я сделаю по слову твоему…» (3-я Книга Царств, 3 : 11 – 12, Синодальный перевод).

В этой школе я провёл три года и за это время здорово поднаторел в латыни и греческом – думаю, даже лучше, чем если бы я сам учился в самой лучшей школе; и я надеюсь, что и мальчикам я принёс кое-какую пользу и научил некоторых из них тому, что хитрость – не самое лучшее качество для старта в жизни. И я не так уж часто бывал там несчастлив, потому что впереди у меня всегда были каникулы, которые я проводил с отцом.

Однако должен признать, что никогда в жизни я так не радовался, как в то Рождество, когда к нам в коттедж пришёл викарий и принёс письмо от главы колледжа Св. Амвросия с назначением меня на должность служителя. Отец был даже в большем восторге, чем я, и в тот вечер он достал бутылку старого рома из своего корабельного запаса, которая побывала с ним в том бою и с тех пор стояла у него в погребе. В тот вечер мы выпили её – мы втроём в гостиной, а Берт и его жена на кухне; львиная доля, должен признать, досталась боцману. В течение вечера викарий воспользовался моментом и намекнул, что эти должности в университете занимают только очень бедные люди, и что мне, возможно, предстоит испытать некоторые неудобства и столкнуться с некоторыми неприятностями из-за того, что положение моё не совсем такое, как у других. Но мой дорогой старик и слышать об этом не хотел; ведь теперь я буду жить среди самого цвета английских джентльменов – какое им дело до того, есть у меня деньги или нет? Это самое последнее, о чём думают настоящие джентльмены. К тому же, почему это я буду таким уж бедным? Он сможет дать мне столько, сколько нужно, чтобы устроить меня со всевозможным комфортом. «Но, Джек, - сказал он мне вдруг позже тем же вечером, - низких людей можно встретить везде. Ты уже встречался с ними, я знаю, в этой треклятой школе, и встретишься ещё. Никогда не стыдись своей бедности, мой мальчик!» Я ему это с готовностью пообещал, потому что не представлял себе, что меня могут ждать бóльшие испытания в этом отношении, чем те, через которые я уже прошёл. Три года я жил среди людей того класса, который печально известен тем, что всё меряет на деньги; теперь, как я думал, это позади. Легко давать обещания в неведении. Викарий, однако, не желал уходить от этой темы, так что мы решили организовать Комитет Способов и Средств, и отец обещал ознакомить нас с точным состоянием своих дел на следующий же день. Я проводил викария до дверей, и он попросил меня зайти к нему завтра утром.

Я догадывался, зачем он хочет меня видеть. Ему было отлично известно состояние дел моего отца, и он хотел подготовить меня к тому, что последует вечером. «Твой отец, - сказал он мне, - один из самых щедрых людей, которых я знаю; он чуть ли не единственный, кто что-то жертвует на школы и прочую благотворительность в нашем приходе, и он даёт столько, сколько может. Я знаю, ты не хотел бы, чтобы он прекратил эти пожертвования, которые несут с собой высочайшую награду, когда делаются в том состоянии духа, в котором он их делает. Кроме того, он стареет, и тебе не захочется лишать его тех удобств, к которым он привык (а их очень немного). Ему не на что жить, кроме его половинного жалованья, и из этих денег он ежегодно платит 50 фунтов за страховку, потому что застраховал свою жизнь, чтобы у тебя осталось что-то кроме коттеджа и земли, когда он умрёт. Я рассказываю тебе всё это только для того, чтобы факты были известны тебе заранее. Я знаю, что, если бы не необходимость, ты никогда не взял бы у него ни пенни. Но он не успокоится, пока не назначит тебе какое-нибудь содержание; и он может сделать это, не нанося себе большого ущерба. Он много лет выплачивал 40 фунтов в год по старой закладной на имущество, и последний взнос был выплачен на прошлый день Св. Михаила*; так что, если он назначит тебе такое содержание, это его не стеснит. Однако ты не сможешь жить на это в Оксфорде как подобает, даже в качестве служителя. Я говорю с тобой сейчас, дорогой Джек, как твой самый старый друг, не считая Берта, а старые друзья имеют свои права. У меня есть больше, чем мне нужно, и я предлагаю тебе содержание для учёбы в Оксфорде в 80 фунтов в год; на это, я думаю, ты сумеешь прожить. Пожалуй, это не совсем честно, но я думаю, что с учётом обстоятельств будет вполне оправданно представить твоему отцу дело так, как будто сорока фунтов в год тебе будет вполне достаточно. Ты понимаешь, что я имею в виду?

* день Св. Михаила (Michaelmas) – 29 сентября. В британской и ирландской традиции это один из четырёх так называемых «квартальных дней» (quarter days) в году, когда вносилась арендная плата и другие платежи. Кроме этого дня, «квартальными» были Благовещение (25 марта), День середины лета (24 июня) и Рождество (25 декабря).

Я помню почти дословно то, что сказал викарий, потому что нечасто в жизни удаётся встретить такого друга. Сначала я поблагодарил его, но отказался что-либо от него принять. Я сказал, что моих сбережений достаточно, чтобы прожить во время учёбы в Оксфорде. Но он не желал отступать, и я понял, что он твёрдо решил сам назначить мне содержание, чтобы избавить от этого моего отца. Поэтому я согласился принять от него 25 фунтов в год.

Когда мы снова встретились вечером, чтобы услышать отчёт моего отца, это был самый настоящий спектакль. Мой дорогой старик с очками на носу и бумагами, разложенными перед ним на столе, каким-то невероятным образом доказывал, что сможет с лёгкостью давать мне по меньшей мере 80, а то и 100 фунтов в год. Думаю, викарию стоило немалых угрызений совести убедить его, что мне понадобится не более 40 фунтов, и сделать это было совсем непросто. Но в конце концов мы добились успеха и на том и порешили. В течение следующих трёх недель мы все были заняты приготовлениями к моему отъезду. Викарий собрал всех своих классиков и настоял на том, чтобы я взял их с собой. Вон они стоят на средней полке – видите, все в хороших переплётах, и многие из них были получены как награды в колледже. Мой отец сделал вылазку в ближайший город и вернулся оттуда с большим новым чемоданом и шляпной картонкой; а на следующий день лучший портной округи пришёл снять с меня мерку для пошива новой одежды. В сущности, если бы не моё отчаянное сопротивление, я приехал бы в колледж с половиной содержимого нашего коттеджа и Бертом в качестве лакея в придачу, потому что наш старый боцман в этом отношении был ничем не лучше остальных двоих. Но с ним мне удалось достичь компромисса, приняв от него в подарок карманный компас и картину с бригом, которая висит вон там; думаю, эти две вещи он ценит в этом мире больше всего, кроме своей жены.

В прошлом октябре исполнилось два года с тех пор, как я приехал в Оксфорд в качестве служителя, так что, как видите, моя учёба здесь подходит к концу. Мне тогда было уже больше двадцати – как вы понимаете, я был гораздо старше, чем большинство первокурсников. Наверное, отчасти из-за разницы в возрасте, отчасти из-за того, что я никого здесь не знал, когда приехал, но главным образом из-за моего собственного поведения и странного характера я здесь так плохо сошёлся с людьми. Иногда мне кажется, что просто наш колледж – не самый удачный образец, потому что мне удалось завести нескольких друзей вне него. Во всяком случае, факт остаётся фактом, как вы, без сомнения, уже поняли, а я, надеюсь, не сделал ничего, чтобы это скрыть, - здесь я, так сказать, пришёлся не ко двору. Собственно говоря, за исключением одного наставника и одного студента, с которым мы одновременно поступили, ни с одним человеком в колледже у меня нет более близких отношений, чем просто шапочное знакомство.

Видимо, эта перемена в жизни здорово выбила меня из колеи, потому что на первых порах я вёл себя как последний дурак. Я слишком легко поверил словам своего отца и думал, что в Оксфорде я больше не увижу того, к чему уже успел привыкнуть раньше. Здесь, думал я, толстый кошелёк – это самое последнее, по чему будут судить о человеке, и никто не будет смотреть на меня свысока из-за того, что я оказываю определённые услуги колледжу в оплату за своё содержание, вместо того чтобы платить за это деньгами.

Да, я здорово свалял дурака, сомнений быть не может; а хуже всего то, что я нарушил обещание, данное отцу – мне часто было стыдно за свою бедность, и сначала я старался её скрывать, потому что дух этого места захватил и меня тоже. Я не мог не желать, чтобы обо мне думали и со мной обращались так, как будто я ровня другим студентам. Это очень мучительно для гордого, застенчивого, чувствительного человека, каков я по натуре, - выносить высокомерие и наглость того сорта, с которым здесь приходится сталкиваться. Я хорошо обставил свои комнаты и хорошо одевался. Не смотрите так удивлённо, это не та мебель, с которой я начал; я всё распродал, когда пришёл в себя, и поставил здесь эту подержанную рухлядь, а хорошая одежда износилась. Я знаю, что сейчас я плохо одет (здесь Том с готовностью кивнул.) Да, время от времени меня по-прежнему слегка коробит – гораздо чаще, чем хотелось бы – но на мне больше нет ложных красок. Я не могу полностью избавиться от стыда (потому что, боюсь, это всё-таки стыд), но, по крайней мере, я больше не прячу свою бедность, я не делаю этого уже восемнадцать месяцев. Я даже чувствую какое-то горькое удовлетворение, когда тычу ею каждому в лицо. (Том с улыбкой согласился, вспомнив, до чего неудобно он чувствовал себя из-за этой странности Харди во время своего первого визита к нему). Первое, что слегка приоткрыло мне глаза, было поведение торговцев. Счета приходили мне неделю спустя после доставки одежды и мебели; некоторые даже настаивали на оплате сразу же после доставки. Я был очень раздражён и сердит, но не из-за счетов, потому что моих сбережений было более чем достаточно, чтобы всё это оплатить. Просто я знал, что эти же самые торговцы даже не думали просить об оплате других в течение года, а часто и двух. Да, это был урок. Кредит для джентльмен-коммонеров, оплата наличными для служителей! За этот урок я очень обязан оксфордским торговцам. Если бы они обращались со всеми своими клиентами как со служителями, несчастий стало бы меньше.

Однако завершили моё лечение люди куда более высокого ранга. Я не стану описывать вам весь курс, но в качестве примера могу привести парочку лекарств, отдавая предпочтение, как это здесь заведено, тем, которые применялись самыми высокопоставленными особами. Я получал пилюли от людей всех званий, но ничто не пошло мне на пользу так, как пилюли лордов. Среди прочих способов завязать отношения я занялся боксом, который был тогда в большой моде. Я хорошо боксирую и очень люблю это занятие, так что рад отметить, что с моей стороны тут было не одно только лакейство. Во время моего второго семестра из Лондона приехало двое или трое боксёров-профессионалов, и у них был бенефис в «Плотине». Я тоже там был и стал боксировать с одним из них. Мы были равны по силам, и оба старались вовсю; когда настала наша очередь, мы просто, как говорится, взорвали зал. Несколько «тафтов»* и прочих из фешенебельного кружка подошли ко мне потом и делали комплименты. Так же они вели себя и по отношению к профессионалу, но в тот момент мне и в голову не пришло, что они относят нас к одной категории.

* «тафты» (tufts) – титулованные студенты носили академические шляпы с золотыми кисточками (tuft – кисточка), отсюда их прозвище - «тафты».

Титулованный студент – «тафт». Раскрашенная гравюра Джона Сэмюэла Эйгара (John Samuel Agar, 1770-1858) с рисунка Томаса Ювинза (Thomas Uwins, 1782-1857) из книги Рудольфа Аккерманна (Rudolph Ackermann, 1764 - 1834)  «История Оксфордского университета» (History of the University of Oxford, 1812-16).

Иллюстрация с сайта Sanders of Oxford http://www.sandersofoxford.com/list?subj1=Oxford&subj2=Academic%20Dress&type=Print

Я не стесняюсь признаться, что был в самом деле польщён, когда два дня спустя  отлично вышколенный ливрейный лакей принёс мне визитную карточку с надписью «Виконт Филиппин, колледж Крайст Чёрч*, принимает у себя сегодня вечером с восьми часов – спарринг». К счастью, обед у меня в тот день был лёгкий, и я отправился в колледж Крайст Чёрч точно к назначенному часу. Привратник указал мне, где находятся комнаты благородного виконта; разумеется, они были в высшей  степени роскошны – во втором этаже в Пекуотере**. Меня провели в большую комнату, которая была великолепно меблирована и освещена. Посередине было оставлено свободным достаточно большое пространство; на буфете стояли бутылки и стаканы всех видов и сортов. Присутствовало человек двенадцать или тринадцать, почти на всех были шляпы титулованных студентов с золотыми кисточками или бархатные шляпы джентльмен-коммонеров. Одного-двух из нашего колледжа я узнал. Профессионал тоже был там, одетый для бокса, но больше никто так одет не был. Было ясно, что спарринг ещё не начинался; кажется, когда я вошёл, он демонстрировал какой-то силовой приём. Мой благородный хозяин вышел вперёд, кивнул мне и спросил, не хочу ли я чего-нибудь выпить, а когда я отказался, спросил: «Когда же вы будете надевать перчатки?» Я посмотрел на него с удивлением; это показалось мне странным способом обходиться с единственным незнакомцем, присутствующим у него в комнатах. Однако я разделся и надел перчатки, и один из присутствующих подошёл и завязал их мне. Пока он это делал, я услышал, как хозяин говорит профессионалу: «Запомни, пять фунтов, если сделаешь это в течение четверти часа». «В таком случае в течение полуминуты, мой лорд», - ответил тот. Тот, кто завязывал мне перчатки, сказал: «Будьте осторожны; не давайте ему возможности сбить вас с ног». Вот тут-то у меня и мелькнула мысль, зачем меня сюда пригласили, но отступать было уже поздно; так что мы сошлись и начали поединок. Сначала я дрался очень осторожно и сильно не бил, чтобы проверить, оправданы ли мои подозрения; через две минуты я в этом убедился. Мой противник шёл на любые уловки, чтобы заставить меня атаковать, а когда ему это не удалось, я увидел, как он потихоньку сдвигает перчатку. Я прекратил поединок и настоял на том, чтобы его перчатки завязали как следует, и затем мы продолжили.

* колледж Крайст Чёрч (Christ Church, колледж Церкви Христовой) – самый большой и аристократический колледж Оксфордского университета. Среди его выпускников на сегодняшний день насчитывается 13 премьер-министров Великобритании.

** Пекуотер (Peckwater) - один из внутренних дворов колледжа Крайст Чёрч. Находится на месте средневекового постоялого двора, который некогда содержало семейство по фамилии Пекуотер, отсюда и название. Здания датируются XVIII веком и построены в модном тогда классическом стиле. Комнаты второго этажа в этом дворе всегда были особенно популярны среди студентов из-за большого размера, высоких потолков и дубовых панелей. Самые большие комнаты находятся по углам здания.

Пекуотер. Иллюстрация из Википедии http://en.wikipedia.org/wiki/Peckwater_Quadrangle

Я продолжал обороняться. Профессионал был в плохой форме, и, к моему счастью, руки у меня были длиннее где-то на дюйм, и в этом было моё преимущество. Не прошло и пяти минут, как я услышал достаточно замечаний зрителей, чтобы понять, что мой благородный хозяин поставил двадцать пять фунтов на то, что в течение четверти часа меня отправят в нокдаун. Теперь моей единственной целью было сделать так, чтобы он потерял свои деньги. Мой противник делал для своего патрона всё возможное и здорово запыхался от своих усилий до меня добраться. Дважды ему пришлось брать тайм-аут. Я не говорил ни слова; я знал, что моё время ещё придёт, если только мне удастся удержаться на ногах, но я не особенно опасался падения. Я держал себя в руках, не атаковал, а длина рук давала мне преимущество при встречных ударах. Однако вот и всё, что я мог сделать -  избегать его атак и тянуть время. Мой противник атаковал раз за разом, не беспокоясь о защите, и он ни в чём мне не уступал. «Время вышло; уже больше четверти». «Нет, клянусь Юпитером, ещё полминуты; теперь твой час настал», - сказал мой благородный хозяин своему профессионалу, который ответил на это отчаянной атакой. Я, как и прежде, спокойно парировал его удар встречным, но на сей раз мой удар пришёлся ему прямо под подбородок, он пошатнулся, потерял равновесие и повалился на спину.

Большая часть зрителей явно обрадовалась, и некоторые из них устремились ко мне. Но я сорвал перчатки, швырнул их на пол и повернулся к моему хозяину. Я едва мог говорить, но сделал над собой усилие и спокойно сказал: «Вы пригласили к себе незнакомца и попытались заставить его драться для вашего развлечения; так вот я говорю вам, что это подлый поступок – джентльмен так не поступил бы». Мой благородный хозяин ничего не ответил. Я накинул жилет, а потом повернулся к остальным и сказал: «Джентльмены не стали бы стоять и смотреть на это». Я подошёл к буфету, откупорил бутылку шампанского и налил себе половину бокала, прежде чем кто-нибудь произнёс хоть слово. Тогда один из гостей выступил вперёд и сказал: «Мистер Харди, надеюсь, вы не уйдёте, тут произошла ошибка; мы ничего не знали об этом. Я уверен, что многие здесь сожалеют о том, что произошло; останьтесь и посмотрите, мы все будем боксировать». Я посмотрел на него, а потом на хозяина, чтобы узнать, присоединяется ли он к этому извинению. О нет, только не он, он с достоинством надулся, и большая часть остальных, похоже, была за него. «И что, кто-нибудь из вас будет со мной боксировать?» - язвительно спросил я, опрокидывая в себя шампанское. «Конечно, - прямо сказал тот, что обратился ко мне, - если вы этого желаете и не очень устали, я сам буду с вами боксировать; и ты тоже, правда, Джеймс?» - и он повернулся к одному из присутствовавших. Если бы кто-нибудь из них его поддержал, я, наверное, остался бы; позднее я узнал, что некоторые действительно хотели это сделать, но сцена была неловкая, и они не захотели вмешиваться. Мгновение я помолчал, а потом сказал с насмешкой: «Вы слишком малы ростом, а никто из других джентльменов, кажется, к этому не расположен».

Я видел, что задел его, и в тот момент мне это было приятно. Теперь я был готов уйти, а больше никаких неприятных слов мне в голову не приходило; поэтому я подошёл к своему противнику, который всё ещё стоял, не снимая перчаток, не зная, что делать дальше, и протянул ему руку. «Вам я, по крайней мере, могу пожать руку, - сказал я, - вы просто делали то, за что вам заплатили, таково уж ваше ремесло, - и к тому же сделали всё возможное». Вид у него был очень смущённый, но он протянул мне свою руку в перчатке, и я пожал её. «А теперь честь имею пожелать вам всем самого доброго вечера», - и я ушёл оттуда и пошёл домой, к себе в комнаты, и долго сидел там с несколькими новыми идеями в голове. В целом это был не особенно горький урок, потому что я чувствовал, что победа осталась за мной. Единственное, о чём я сожалел, была моя собственная дерзость по отношению к тому, кто попытался выступить в роли миротворца. Его лицо было мне знакомо. Не знаю, как вы, а я просто не могу не заметить «тафта» – золотая кисточка так и притягивает взгляд; и потом, положение, в которое их здесь ставят, просто ужасно, а они ведь всего лишь мальчишки. Так что его лицо было мне знакомо и раньше, хотя до того дня я встречал его всего два или три раза на улице. Теперь оно запечатлелось в моей памяти ещё лучше, и я вспоминал его и мысленно рассматривал снова и снова в надежде найти в нём что-нибудь такое, что оправдало бы мой поступок в моих собственных глазах, но безуспешно. Однако я сумел выбросить всё это происшествие из головы к тому времени, как лёг спать.

На следующее утро, когда я завтракал, вошёл мой скаут с курьёзной важностью на лице. Держался он весьма почтительно, и я утверждаю, что с того дня он так больше и не вернулся к своей первоначальной бесцеремонной развязности. Он положил мне на стол визитную карточку, сделал паузу и сказал: «Его светлость ждут за дверью, сэр».

Я был сыт по горло карточками лордов, и мне болезненно представилась вчерашняя сцена, так что я бросил карточку в огонь, даже не посмотрев на неё, и сказал ему: «Скажи, что я занят».

Мой скаут, прямо-таки содрогнувшись от моей дерзости, ответил: «Его светлость велели мне передать, сэр, что пришли по очень важному делу, и что если вы заняты, то они ещё раз зайдут через полчаса».

«Тогда проси, раз он не желает понимать вежливых намёков». Я был почти уверен, кто это, но не знал, радоваться или огорчаться, когда через минуту дверь открылась, и вошёл вчерашний миротворец. Не знаю, кто из нас двоих сильнее смутился. Он подошёл прямо ко мне, не поднимая глаз, протянул руку и сказал: «Мистер Харди, я надеюсь, теперь вы пожмёте мне руку».

«Конечно, мой лорд, - сказал я, беря её, - я сожалею о том, что сказал вам вчера в порыве раздражения».

«Вы сказали не больше, чем мы заслуживали, - ответил он, вертя в руках длинную золотую кисточку своей шляпы, - я бы не успокоился, пока лично не уверил бы вас ещё раз в том, что ни я, ни, думаю, половина присутствовавших вчера в комнатах Филиппина ничего не знали об этом пари. Не могу передать, как это меня возмутило».

Я заверил его, что всё в порядке, и остался стоять, ожидая, что он уйдёт, и толком не зная, что ещё сказать. Но он попросил меня продолжать свой завтрак, сел, а потом попросил чашку чаю, поскольку ещё не завтракал. Так что через несколько минут мы сидели друг напротив друга за чаем и хлебом с маслом, потому что он больше ничего не просил, а я не предлагал. Этот завтрак был нелёгким для нас обоих, потому что мы оба изо всех сил старались составить представление друг о друге. Могу лишь надеяться, что я показался ему таким же приятным человеком, как он мне. После завтрака он ушёл, и я подумал, что на этом наше знакомство и закончится; он сделал всё, что должен был сделать джентльмен, и ему почти удалось залечить рану, нанесённую моему самолюбию.

Но я ошибся. Не будучи навязчивым, он каким-то образом сумел понемногу укрепить наше знакомство. Сначала я очень ревниво выискивал любые проявления покровительственного отношения, и даже когда убедился, что ничего такого нет, избегал его, как только мог, хотя это был самый приятный и самый образованный человек из всех, кого я знал. Несмотря на это, мы подружились, и я часто бывал у него в комнатах, стараясь не привлекать к этому внимания. На вечеринки к нему я не ходил и просил его сюда ко мне не приходить тоже, потому что сама мысль о том, что могут посчитать, будто я гоняюсь за титулованными, стала внушать мне почти болезненный ужас. Он был младше меня, но уже оканчивал университет, потому что поступил раньше, а сыновьям лордов к тому же разрешается заканчивать курс за два года; видимо, начальство считает, что за два года они принесут здесь меньше вреда, чем за три; правда, бедным студентам, которым приходится самим зарабатывать себе на хлеб, порой бывает больно видеть, что эта привилегия дарована тем, кому она меньше всего нужна. Когда он уезжал, то заставил меня пообещать, что я приеду к нему в гости – и я так и сделал на длинных каникулах, и получил от этого визита в их прекрасный дом на севере больше удовольствия, чем мне хотелось бы признать. Его отец, который оказался вполне достойным такого сына, и вся семья были на редкость добры ко мне.

И вот среди прочих я встретил там юного отпрыска аристократической фамилии, который должен был начать учёбу здесь со следующего триместра. Он был воспитан за границей и, как я понимаю, знал очень мало своих ровесников здесь, в Англии. Это был неплохой мальчик, но слишком импульсивный и не особенно умный. Он ужасно ко мне привязался, очень обрадовался, когда услышал, что я учусь в Оксфорде, и постоянно говорил о том, как часто мы будем видеться. Случилось так, что я оказался чуть ли не первым человеком, которого он встретил, когда вышел из кареты возле «Ангела» в начале своего первого триместра. Он чуть ли не бросился мне на шею, я непременно должен был пообедать с ним в гостинице, вечер мы провели вместе и расстались лучшими друзьями. Два дня спустя мы встретились на улице, с ним было ещё два юнца, и он отдал мне  изысканный и холодный поклон; ещё через неделю он прошёл мимо меня так, как будто мы никогда не встречались.

Так выглядела гостиница «Ангел» в Оксфорде на Хай-стрит в 1820 гг. Иллюстрация с сайта Headington, Oxford http://www.headington.org.uk/oxon/high/tour/south/angel_hotel.htm

Я не виню этого бедного мальчика. Единственное, что меня удивляет – это что хотя бы некоторые из них умудряются покинуть это место, не будучи испорченными окончательно. Начиная с вице-канцлера и заканчивая мальчишками на побегушках у скаутов весь Оксфорд, кажется, объединился, чтобы вскружить им головы, даже если им не вскружили их ещё до приезда сюда, - а уж об этом позаботятся дома слуги-подхалимы. Те люди, общение с которыми могло бы пойти им здесь пользу – и доны, и студенты – стараются держаться от них подальше, что совершенно естественно. У джентльмен-коммонеров шансы получше, хотя и ненамного, а как по мне, так они ещё хуже титулованных и поставляют им большинство подхалимов.

Ну что, уже устали слушать мою брань? Боюсь, что для меня это больная тема. Только мне и правда больно думать о том, каким могло бы быть это место и каким оно есть. Я вижу, случаев из жизни вам уже достаточно.

Теперь вам, наверное, понятны некоторые вещи, которые раньше казались вам во мне странными. Казались, казались, я знаю, не нужно так виновато смотреть. Я не удивляюсь и ни в чём вас не виню. Я - странная птица, особенно для той жёрдочки, на которую взлетел, и понимаю это не хуже других. Вот что меня самого удивляет, так это чем такая птица могла заинтересовать вас. Выпейте-ка ещё стаканчик тодди*. Ого, уже почти двенадцать. Нужно выкурить ещё одну трубку, и пора ложиться. Сегодня обойдёмся без Аристофана**.

* тодди – горячий алкогольный напиток. Здесь, по-видимому, имеется в виду виски с сахаром и горячей водой, но существуют и другие варианты.

** Аристофан (444 до н. э. — между 387 и 380 гг.) — древнегреческий комедиограф, «отец комедии».

Предыдущая

Следующая