© Юлия Глек, перевод и примечания, 2010.

Я не жалею о том, что ты воспринял моё последнее письмо так, как ты его воспринял. Быть чувствительным по такому поводу совершенно правильно, и тебе не повредит то, что в течение сорока восьми часов ты воображал, что перестал быть джентльменом в моих глазах. Но сейчас я счастлив успокоить тебя на этот счёт. Ты сделал очень большую глупость, но бесчестие начинается лишь тогда, когда это становится привычкой, и когда в такие дела вовлекаются другие, а не если это было сделано один раз, к тому же не для себя. Ты честно заплатишь за своё безрассудство и не будешь обязан мне ни деньгами, ни благодарностью. Я выбрал свои собственные условия погашения долга, ты их принял, поэтому с финансовой стороной дела покончено.

Я обдумал то, что ты пишешь о своих приятелях – друзьями я их назвать не могу – и обещаю тебе не предпринимать никаких дальнейших шагов и ни с кем не говорить об этом случае. Но я должен настоять на втором моём условии, а именно, что в будущем ты должен избегать любых близких отношений с ними. Я не имею в виду, что ты должен демонстративно не разговаривать с ними или сделать что-либо ещё, что привлекло бы внимание. Но – никаких близких отношений.

А теперь, мой дорогой мальчик, что касается остальной части твоего письма. Должно быть, в своём письме я неясно выразился. Упаси Боже, чтобы между нами не было самого полного доверия. Ничего я не желаю и не ценю больше. Я лишь сомневаюсь, что подобные признания будут этому способствовать. Мой опыт говорит, что нет. Я вообще сомневаюсь, могут ли такие признания быть абсолютно честными между человеком и человеком; а если учесть разницу в возрасте, кажется более чем вероятным, что мы друг друга неправильно поймём. Но, сказав это, я оставляю выбор за тобой, слушайся своей совести. Если у тебя есть бремя, которое я могу помочь тебе нести, то сделаю это с величайшим удовольствием, к тому же это мой долг. А теперь говори всё, что считаешь нужным, или не говори ничего. Если ты решишься на это, то будешь говорить с человеком, который помнит искушения молодости.

Мы надеемся, что ты сможешь приехать домой завтра или, самое позднее, послезавтра. Твоя мать очень хочет тебя видеть, и я тоже был бы рад, если бы ты приехал сюда за пару дней до сессии суда, которая состоится на будущей неделе. Мне бы хотелось, чтобы ты поехал туда со мной, потому что это даст мне возможность представить тебя моим коллегам, мировым судьям из других частей графства. Вряд ли ты сможешь встретиться с ними где-либо ещё, а для молодого человека полезно хорошо знать своё собственное графство.

Крикетный клуб процветает, и тебе будет приятно услышать, что все лучшие матчи отложены до твоего приезда; как видишь, на тебя большой спрос. Говорят, что рыбалка в этом году очень хороша, и в рыболовном клубе мне пообещали для тебя несколько дней ловли у них в угодьях.

Сентябрь ещё далеко*, но лучше обо всём позаботиться заранее; я внёс тебя в список на получение охотничьей лицензии, и тебе пора уже иметь собственное хорошее ружьё; поэтому я заказал его для тебя у одного мастера, который недавно поселился в нашем графстве. Он был старшим мастером у Пурди**, у которого я заказывал ружья прежде, и, насколько я могу судить, отлично знает своё дело. Замков лучше, чем у него, я никогда не видел. Я сказал ему, что ложе должно быть несколько длиннее и не таким прямым, как у моей старой двустволки, из которой ты стрелял в прошлом году. Как я припоминаю, ты критиковал её именно за это; но, если ты не согласен с моими распоряжениями, у тебя ещё будет время их изменить, когда ты приедешь домой. Будет гораздо лучше, если ружьё будет изготавливаться под твоим собственным присмотром.

* сентябрь ещё далеко – с 1 сентября в Соединённом Королевстве начинается сезон охоты на большинство видов пернатой дичи, хотя охота на некоторые виды куропатки разрешена с 12 августа, а на фазана и вальдшнепа – с 1 октября.

** Пурди (Purdy) – оружейная фирма “Джеймс Пурди и сыновья» (James Purdey and Sons) была основана в Лондоне в 1814 г. и существует по сей день.

Если ты по-прежнему собираешься посвятить месяц занятиям с твоим другом мистером Харди, лучше устроить это ближе к концу каникул; не приедет ли он к нам? После всего, что ты о нём рассказывал, нам очень хотелось бы с ним познакомиться. Пожалуйста, спроси его от моего имени, не захочет ли он провести у нас последний месяц каникул и позаниматься с тобой. Мне бы хотелось, чтобы ты был его первым настоящим учеником. Конечно, я сам его приглашу. А теперь да благословит тебя Бог, приезжай домой как можно скорее. Твоя мать передаёт тебе самый сердечный привет.

Всегда любящий тебя

Джон Браун.

Дом приходского священника, Инглборн,

28 июня 184-

Дорогая Мэри,

Как мило с твоей стороны, что ты написала мне так скоро! Твоё письмо как луч солнца. А я уже в водовороте забот. Ты ведь знаешь, пока мы развлекались в Оксфорде, я всё время опасалась, что здесь может что-нибудь случиться, и всё оказалось даже хуже, чем я думала. Наверное, я больше никогда не смогу уехать отсюда со спокойной душой. И всё же, если бы я оставалась здесь, не думаю, что это принесло бы какую-то пользу. Так грустно, что бедный папа не в состоянии выполнять свои обязанности мирового судьи, а после нашего возвращения ему даже хуже, чем обычно, он почти не встаёт. Другого мирового судьи здесь нет, и, как тебе известно, нет вообще ни одного джентльмена, кроме помощника приходского священника, а его они не послушают, даже если бы он вмешался в их раздоры. Но он говорит, что не будет вмешиваться в мирские дела, и я его, бедняжку, не могу за это винить. Впутаться в это очень легко, но всё это так грустно и утомительно.

А теперь я расскажу тебе о всех своих злоключениях. Ты помнишь работников, которых мы видели на покосе как раз перед нашим отъездом в Оксфорд. Среди них был сын Бетти Уинбурн, и я боюсь, что остальные – совсем неподходящая для него компания. Когда они закончили косить у папы, то отправились к фермеру Тестеру. Я уверена, что ты помнишь его, дорогая: высокий, сухопарый, с толстыми губами и сломанным носом, голова сверху совершенно плоская, как будто срезана чуть выше бровей. Он очень скуп, и как с хозяином с ним трудно иметь дело; по крайней мере, так говорят мне все бедняки, и с виду он человек жестокий. Я всегда его боялась и не любила, потому что в детстве слышала, как папа жалуется на то, сколько неприятностей из-за него бывает на собрании прихожан. Я никогда не слышала, чтобы кто-нибудь сказал о нём доброе слово, кроме старого Саймона, который, думаю, делает это всем наперекор.

В первый день, когда они пошли косить у фермера Тестера, он дал им прокисшее пиво. Понимаешь, милая, они договаривались косить за определённую сумму денег и пиво для питья. Они были этим очень недовольны, потеряли много времени, пока ходили к нему жаловаться, и дело дошло до перепалки.

Работники сказали, что такое пиво и для свиней не годится, а фермер сказал, что «для них в самый раз», а если им не нравится его пиво, пускай покупают своё. Вечером он пришёл к ним уже сам и стал жаловаться на то, что плохо скосили, и дело опять дошло до перепалки, потому что они очень гордятся своей косьбой. Однако на следующее утро они вышли на работу как обычно, и всё сошло бы тихо, но днём фермер Тестер обнаружил двух свиней у себя на поле репы, которое примыкает к деревенскому выгону, и отправил их в общинный загон. Одна из свиней принадлежала сыну Бетти Уинбурн, а другая – одному из работавших вместе с ним; они обнаружили, что произошло, когда пришли домой вечером.

Загоном у нас распоряжается констебль, тот маленький человечек, который так тебя смешил, он ещё играет в церкви на контрабасе. Когда он помещает в загон какую-нибудь живность, то берёт палку, разрубает её надвое и даёт одну половину тому, кто привёл скотину, а вторую оставляет у себя, а чтобы он выпустил скотину из загона, её владелец должен принести ему другой конец палки. Таким образом, как видишь, владельцу приходится идти к тому, кто поместил его скотину в загон, и договариваться с ним о возмещении убытков, чтобы получить другой конец палки, которую они называют «биркой», и отдать её распорядителю загона.

Ну вот, когда они услышали, что их свиньи попали в загон, то пошли к констеблю, чтобы узнать, у кого «бирка», а когда выяснилось, что это фермер Тестер, они всей компанией пошли к нему домой возмущаться и узнать, во сколько он оценивает убытки. Как я слышала, фермер ужасно обругал их, сказал, что они недостойны иметь свиней и должны уплатить по полкроны за каждую, а то не получат «бирки»; а работники рассердили его ещё больше, сказав, что его заборы – позор всему приходу, потому что из-за своей скаредности он их не чинит, и что на всём его поле свиньи не могли найти на полкроны репы, потому что он в жизни его не удобрял, кроме как навозом, собранным на дороге, который по праву принадлежит бедным. Кончилось тем, что фермер прогнал их, сказав, что удержит деньги из суммы, положенной им за косьбу.

Дело чуть не кончилось бунтом в приходе, потому что некоторые из работников – люди отчаянные, и вечером они собрались перед домом фермера, дудели в рога и били в чайники, пока констебль, который показал себя настоящим молодцом, не уговорил их разойтись.

Утром оказалось, что одна из свиней исчезла из загона; рада заметить, что это была не свинья сына Бетти, - но, без сомнения, со стороны работников было очень дурно её оттуда вытащить. Фермер был в ярости и вместе с констеблем пошёл на поиски этой свиньи, но её нигде не было. Джеймс Поуп, тот, кому принадлежала свинья, только посмеялся над ними и сказал, что и сам никогда не мог удержать её взаперти, потому что она приходится внучкой одной из тех свинок, что выступали на ярмарках, а все свиньи в этой семье от природы отлично лазают; так что его свинья, должно быть, вылезла из загона через ограду. Конечно, всё это басни; работники перетащили свинью через ограду, закололи её, чтобы фермер не мог её найти, а мясо по дешёвке распродали в приходе. В то утро Бетти пошла к фермеру, заплатила полкроны и выпустила свинью своего сына, пока того не было дома; но фермер Тестер вычел оставшиеся полкроны из заработка работников, и это только ухудшило положение.

В тот день, когда мы в Оксфорде были в театре, фермер Тестер уехал на рынок в город. Свой крупный скот он выгоняет на деревенское пастбище, хотя бедняки говорят, что он не имеет права этого делать, и вот после обеда его пони забрёл на наделы бедняков. Сын Бетти поймал его, отвёл к констеблю и запер в загон. Констебль пытался уговорить его не делать этого, но всё было напрасно, так что, когда фермер Тестер приехал домой, то обнаружил, что настала его очередь. Боюсь, он был нетрезв, потому что, как я слышала, ужасно вёл себя по отношению и к сыну Бетти, и к констеблю, а когда обнаружил, что запугать их не удастся, заявил, что будет с ними судиться, даже если это обойдётся ему в двадцать фунтов. Утром он поехал за своим адвокатом, и, когда мы приехали домой, можешь себе представить, что мы там обнаружили.

Ты помнишь, в каком состоянии был бедный папа, когда мы высадили тебя в Лэмборне. К тому времени, как мы добрались до дома, он был совсем разбит и в таком нервном возбуждении, что единственное, на что он был способен – это тихонько выпить чашку чая у себя в комнате. Уже когда мы ехали по улице, я поняла, что что-то случилось. Конюх, стоявший на дороге у «Красного Льва», вбежал внутрь, как только заметил нашу карету; а когда мы проезжали мимо дверей, оттуда вышел фермер Тестер, лицо у него было очень красное, а в руках - его огромный кнут с железной рукояткой, и с ним ещё какой-то человек, который оказался его адвокатом; они пошли следом за каретой. Констебль тоже стоял у своей двери и пошёл за нами, а у наших ворот толпилось несколько человек. Мы не пробыли в доме и пяти минут, как вошла служанка и сказала, что фермер Тестер и какой-то джентльмен желают видеть папу по важному делу. Папа просил передать, что очень плохо себя чувствует, и что сейчас неподходящее время приходить по делу; он примет их завтра в двенадцать часов. Но они не желали уходить, и тогда папа попросил меня выйти и поговорить с ними. Можешь себя представить, насколько это было неприятно; и я была так сердита на них за то, что они пришли, хотя прекрасно знают, в каком состоянии папа после поездки, что у меня не хватило терпения, чтобы убедить их уйти, так что в конце концов папе всё-таки пришлось их принять.

Он лежал на диване и был совершенно не в состоянии справиться с таким скверным и упрямым человеком, как фермер Тестер, и с красноречивым изворотливым адвокатом. Они рассказали всю эту историю на свой лад, а фермер заявил, что его пони заманили в чужой надел зерном. А адвокат сказал, что констебль не имел права держать пони в загоне и подлежит за это Бог весть каким наказаниям. Они хотели, чтобы папа немедленно отдал распоряжение открыть загон, и, я думаю, он бы так и сделал, но я шёпотом попросила его послать за констеблем и выслушать, что он скажет. Констебль ожидал на кухне и явился через минуту. Ты не можешь себе представить, как хорошо он себя повёл; я полностью простила ему его упрямство по вопросу пения. Он рассказал всю историю о свиньях и о том, как фермер Тестер вычел деньги из жалованья работников. А когда адвокат попытался запугать его, он очень смело отвечал ему, что он, может быть, и не знает так хорошо законы, зато хорошо знает инглоборнские обычаи, касающиеся загона, и обычаи эти существовали задолго до него, и если фермер Тестер хочет, чтобы он выпустил его скотину, то должен принести ему «бирку» так же, как всякий другой. Тогда адвокат сказал папе, что это противозаконно, и что это абсурд, и если придерживаться такого обычая, то ничто не мешает тому, у кого находится «бирка», запросить 100 фунтов стерлингов за причинённый ущерб. И бедный папа начал рыться в своих книгах по юриспруденции и не нашёл на этот счёт ничего вообще; а пока он это делал, фермер Тестер начал ругать констебля и сказал, что он стакнулся со всеми бездельниками в приходе, и что он разжигает вражду. В ответ на это констебль прямо-таки вспыхнул и сказал ему, что вражду в приходе разжигают такие, как он, и что у бедных такие же права, как и у богатых, и что, пока он констебль, они будут соблюдаться. Если папа отдаст распоряжение открыть загон, ему придётся это сделать, и что говорят законы, не ему судить, но Генри Уинбурну пришлось выкупать у фермера Тестера свою «бирку» за поросёнка, а что справедливо для одного, то справедливо для всех.

Я боялась, что папа всё-таки отдаст это распоряжение, но адвокат, в конце концов, сказал что-то такое, что заставило его стать на другую сторону. Поэтому он постановил, что фермер должен уплатить пять шиллингов за «бирку», как раз столько, сколько он взял у Бетти и вычел из заработка работников, и сказал, что никаких других распоряжений он давать не собирается, а адвокат может по этому поводу поступать, как ему угодно. Кажется, констебль был доволен таким решением и вызвался отнести деньги Гарри Уинбурну, потому что фермер Тестер заявил, что пусть лучше его пони сдохнет с голоду, чем он сам к нему пойдёт. Папе удалось избавиться от них после часа с лишком такого разговора. Адвокат и фермер Тестер отправились в «Красный Лев» с ворчанием и очень сердитые. Мне очень хотелось узнать, чем кончится это дело; поэтому я вышла вместе с констеблем и попросила его зайти ко мне, когда он всё уладит, и около девяти часов он пришёл. Ему было очень трудно уговорить Гарри Уинбурна взять деньги и отдать «бирку». Работники сказали, что, если фермер Тестер заставил их платить полкроны за поросёнка, который залез к нему в репу, а репа у него не больше редиски, то он должен им по меньшей мере десять шиллингов за своего пони, потоптавшего их пшеницу, которая уже выросла на половину своей высоты, и я не могу не согласиться, что это справедливо. Однако в конце концов констебль убедил их взять деньги, и пони выпустили.

Я сказала ему, как я довольна его поведением, но сам он, кажется, не очень доволен. Хотелось бы мне сказать этому адвокату пару тёплых слов, мисс, сказал он, да ведь я не учён, своё мнение у меня есть, как у всякого другого, только высказать его я не умею. Знаешь, я начинаю думать, что ты была права на его счёт. Но когда я сказала, что надеюсь, что все неприятности уже позади, он покачал головой. Кажется, он думает, что работники этого не забудут, и самые отчаянные постараются отплатить за это фермеру Тестеру как-нибудь зимней ночью, и я видела, что он очень беспокоится за Гарри Уинбурна, поэтому пообещала ему навестить Бетти.

Вчера я была у неё в коттедже, и обнаружила, что она очень переживает из-за сына. У неё опять был сильный приступ, и я боюсь, что сердце у неё не в порядке. Если она будет столько переживать, то долго не проживёт, но как можно избежать этого? Из ухаживаний её сына ничего не получается, и она видит это, хоть он ей ничего и не говорит; но, как она рассказывает, он становится всё более унылым и беспокойным, и ничто его не радует, даже цветы в саду и его надел; и он день ото дня всё больше бродит по округе с этими людьми, а с ними он наверняка попадёт в беду.

Когда я ушла от неё, то поднялась на Соколиный Уступ в надежде, что от вида и свежего воздуха мне станет лучше. И мне действительно стало намного лучше, милая, и я подумала о тебе и о том, когда в следующий раз увижу твоё милое личико и услышу твой весёлый смех. Деревня оттуда выглядела так мирно и красиво. Стоя там, трудно поверить, что в ней столько всех этих мелочных дрязг, зависти и недоброжелательства. Думаю, что этого везде довольно, но то, что происходит прямо у тебя перед глазами и касается тебя лично, всегда особенно угнетает. И потом, ведь всё это такие пустяки, и как хорошо всё могло бы быть, если бы только люди были благоразумны. Мне следовало бы родиться мужчиной, тогда, наверное, я смогла бы сделать больше и имела бы больше влияния. Ах, если бы только бедный папа был здоров!

Но, дорогая, я уже, наверное, утомила тебя всеми этими длинными историями и своими жалобами. Места уже почти не осталось, но ты не можешь себе представить, какое это для меня утешение – написать тебе обо всём, ведь поговорить мне не с кем. Как только я села за это письмо, мне стало легче и веселей. Передай от меня самый сердечный привет тёте и дяде и напиши мне, как только у тебя будет время. Если бы ты смогла ещё раз приехать к нам в гости, это было бы очень мило с твоей стороны; но я не имею права настаивать, потому что здесь нет ничего особенно привлекательного для тебя, разве что мы с тобой могли бы обсудить всё, что видели и делали в Оксфорде.

Остаюсь, дорогая Мэри, твоей любящей кузиной

Кэти.

P. S. Мне бы очень хотелось иметь выкройку того жакета, который был на тебе в последний день в Оксфорде. Ты не могла бы вырезать её из тонкой бумаги и прислать в своём следующем письме?

… июля 184-.

Дорогой Браун,

я был так рад увидеть твой почерк и прочитать твои победные отчёты о том, чем ты занимаешься на каникулах. От меня ты ничего подобного не услышишь, потому что крикет ещё не добрался так далеко на запад, по крайней мере, не на постоянное место жительства. У нас в деревнях есть несколько первопроходцев, но с сожалением должен заметить, что до матчей между командами округов нам ещё далеко. Соседей, кроме приходского священника, у нас нет, поэтому у меня куча свободного времени, часть которого я с большим удовольствием посвящу тебе и надеюсь, что занятия со мной не покажутся тебе слишком утомительными.

Со стороны твоего отца очень любезно желать, чтобы ты стал моим первым учеником, и предложить мне провести последний месяц этих каникул у вас в Беркшире. Но мне не хочется тратить целый месяц на эту поездку. Мой отец уже стар и болеет, и я вижу, что ему бы этого не хотелось, хотя сам он даже настаивает на этом и всё время твердит мне, чтобы я не сидел из-за него дома. Что ты скажешь насчёт компромисса? Я имею в виду, если ты приедешь сюда на половину этого срока, а потом мы вдвоём вернёмся к тебе на последние две недели каникул. Это мне отлично подошло бы.

Но ты в любом случае не сможешь стать моим первым учеником, потому что, не говоря уже о том, что я, как тебе известно, несколько лет учительствовал, у меня уже есть ученик здесь, в эту самую минуту. Вряд ли ты угадаешь, кто это, хотя знаешь его достаточно хорошо – возможно, мне следовало бы сказать «слишком хорошо» - одним словом, это Блейк. Я не пробыл дома и трёх дней, как получил от него письмо с просьбой с ним позаниматься, причём в такой форме, что я не мог отказать. Мне не очень-то хотелось его брать, до этого я с трудом отбился от нескольких желающих и собирался провести каникулы, с наслаждением предаваясь благородной праздности вплоть до следующего триместра. Но что поделаешь, если человек просит сделать ему огромное личное одолжение, и т.д. и т.п.? Поэтому я послал ему письмо с согласием. Можешь представить себе мою досаду, когда через пару дней я получил письмо от его дядюшки, по-видимому, какого-то официального лица в Лондоне, в котором всё это рассматривалось с деловой точки зрения, а я оказался в роли тренера на скачках. Он был настолько мил, что предложил мне добавочный стимул в виде дополнительной платы и своего покровительства в случае, если его племянник получит отличие первого класса в Михайловом триместре. Если бы я получил это письмо раньше, думаю, это решило бы дело, и я бы отказался. Но что сделано, то сделано, и Блейка по справедливости нельзя винить за взгляды его родственника.

Так вот, он здесь уже две недели. Сначала он снял себе квартиру в деревне; но, конечно же, представления моего дорого старика о гостеприимстве этого не выдержали, и вот он уже живёт у нас.

Занимается он яростно, скачками и урывками. Чувство личной ненависти к экзаменаторам, кажется, подстёгивает его больше, чем любой другой мотив; но этого недостаточно, чтобы заставить его работать систематически, а без этого у него ничего не выйдет, несмотря на весь его ум, а он замечательно умён. Поэтому первое, что я должен сделать, это заставить его планомерно работать, но вот как – для меня загадка. Насколько я могу судить, в складе его ума и характера нет ни грана энтузиазма, также как и способности мысленно переноситься к тем временам и сценам, о которых он читает. Философия Греции и история Рима ему совершенно безразличны – их просто нужно заучить для экзамена по ключевым словам и датам, и не более того. Думаю, ему совершенно наплевать, жил ли когда-нибудь на свете Сократ, или что было бы, если бы Ганнибал разрушил Рим. Величайшие имена и деяния древнего мира для него просто мёртвые фишки, и древнееврейские точно так же, как все остальные. Я попытался заинтересовать его историей попытки Антиоха Епифана* покорить евреев и славного восстания всех, живших в Святой Земле, под предводительством Маккавеев**. Ничуть не бывало, я не смог выбить из него ни искры. Он не пожелал даже прочитать эту историю, потому что это апокриф***, так что, сказал он, чёртовы экзаменаторы не могут спросить об этом на «скулз».

* Антиох Епифан - Антиох IV Епифан, сирийский царь из династии Селевкидов македонского происхождения, царствовал в Сирии в 175—164 г. до н. э. Проводил политику эллинизации населения, которая в конечном счёте привела к восстанию в Иудее.

** восстание под предводительством Маккавеев - В 165 году до н. э. в Иудее вспыхнуло восстание против Антиоха IV Епифана, вызванное попыткой заставить евреев отказаться от своей веры и навязать им греческую религию. Апогеем стало разорение главной еврейской святыни — Иерусалимского храма. Оскорблённое религиозное чувство вызвало вооруженное восстание. Знамя борьбы подняли Маттафия Хасмоней и пятеро его сыновей. Во главе восставших встал его сын Иегуда, получивший прозвище Макаби («молот на врагов», в православной традиции — Иуда Маккавей). Восстание победило, и династия Хасмонеев правила независимой Иудеей с 152 по 37 г. до н. э.

*** апокриф – книги Ветхого Завета, не входящие в иудейский канон, в протестантской традиции называются апокрифами. К ним относятся 2 книги Маккавейские, в которых описываются события восстания Маккавеев.

Кроме того, чувство долга у него совершенно не развито. Отсутствует представление о том, что он должен делать что-то неприятное просто потому, что так надо. И снова я в растерянности. Честолюбия у него в избытке; собственно говоря, оно настолько сильно, что, возможно, он в конце концов на нём и выедет, по крайней мере, оно может заставить его работать достаточно упорно для достижения его оксфордских целей. Но оно нуждается скорее в подавлении, чем в поощрении, и я ни в коем случае не буду к нему апеллировать.

Тебе может показаться, что он мне не нравится, и я хочу от него отделаться, но это не так. Ты знаешь, какой у него располагающий характер и как замечательно хорошо он говорит; поэтому иметь с ним дело очень приятно, и моему отцу явно нравится его общество; к тому же постоянное общение с таким утончённым интеллектом приятно возбуждает и помогает поддерживать форму, хотя нельзя не пожалеть о том, что ему не хватает жара. Если бы ты мог к нам заехать, тебя бы это весьма развлекло.

Кажется, я тебе говорил, а может быть, ты и сам заметил, что мой отец исповедует истинно «синие» взгляды*, как и подобает моряку времён великой войны, в то время как его инстинкты и привычки до крайней степени либеральны. А у нашего приходского священника, наоборот, взгляды либеральные, но в том, что касается инстинктов и привычек, он аристократ из аристократов. Поэтому они всегда готовы сразиться, а Блейк получает огромное удовольствие от этой войны, всячески её раздувает и сам принимает в ней участие в качестве ландскнехта**, ставя маленькие логические ловушки то одной, то другой из воюющих сторон в этой своей почтительной манере. Думаю, он получает некоторое интеллектуальное наслаждение уже от того, что знает, где именно расположена ловушка, потому что они не попадаются, а перешагивают через них – по крайней мере, так поступает мой отец, не ведая, что у него не распределён средний термин силлогизма; а приходский священник, если и подозревает о существовании этих ловушек, просто отмахивается от них, считая ниже своего достоинства тратить порох на кого-либо, кроме своего старого соперника и друга. Я же занимаюсь тем, что беспощадно обрушиваюсь на самого Блейка; вот так мы и проводим вечера после обеда, а обедаем мы по-простому, в пять. Раньше мы обедали в три, но теперь отец приспособился к распорядку колледжа. Если священник не приходит к обеду, то вместо дискуссии мы пытаемся вытянуть из отца какую-нибудь историю. Утром мы купаемся, катаемся в лодке и занимаемся. Так что, как видишь, мы много времени проводим в обществе друг друга; и, конечно же, странно, что мы так хорошо ладим, хотя у нас так мало общего. Но, к счастью, кроме располагающего характера и ума, у него ещё хорошее чувство юмора. В общем, я думаю, что мы проживём два месяца, которые он должен здесь провести, не возненавидев друг друга, хотя друзьями станем вряд ли. Помимо натаскивания по истории и естественным наукам (в гуманитарных он не нуждается), я буду доволен, если сумею до его отъезда отучить его от употребления местоимения «вы». Говоря о хлебных законах***, внешней политике, Индии или любом другом политическом вопросе, сколь угодно интересном, он никогда не отождествляет себя с англичанами, и выражения вроде «если вы сделаете то-то» или «вам следует ожидать того-то» не сходят у него с языка, когда он говорит о своих собственных соотечественниках. Мне кажется, что если бы завтра французы высадились в Портланде****, он комментировал бы наши попытки их выбить как сторонний наблюдатель, как будто его это никоим образом не касается.

* «синие» взгляды – т.е. консервативные. Синий – традиционный цвет партии тори.

** ландскнехт – наёмник, который может воевать то за одну, то за другую сторону, в зависимости от выгоды.

*** хлебные законы (Corn-laws) действовали в 1815 – 1846 гг. Они предусматривали высокие пошлины на ввоз зерна в Великобританию с целью защиты британских фермеров и землевладельцев от конкуренции со стороны дешёвого импортного зерна. В результате бурных политических дебатов между тори, сторонниками хлебных законов, и вигами, которые выступали за свободную торговлю, они были отменены.

**** Портланд (Isle of Portland) – полуостров в проливе Ла-Манш, связанный с «большой землёй» 29-километровой косой. Относится к английскому графству Дорсет (Dorset).

Наверное, тебе покажется скучным этот ответ на твоё весёлое жизнерадостное письмо, в котором ты рассказываешь о крикете, рыбалке, стрельбе из лука и прочих приятных вещах. Но что делать? Человек может писать только о том, что его в данный момент больше всего интересует, а для меня в настоящее время это Блейк. Я бы предпочёл, чтобы было иначе, но si on n'a pas ce qu'on aime il faut aimer ce qu'on a*. Я не могу рассказать ни о каком происшествии, в здешних местах как-то обходятся и без происшествий, и без общества. Вот общества мне недостаёт, особенно общества леди. Я то и дело нарушаю десятую заповедь**, вспоминая о Дне Поминовения и о том, что ты сейчас в дне пути от мисс Винтер и её кузины. Когда ты увидишь их в следующий раз, пожалуйста, засвидетельствуй им моё почтение. Для меня будет утешением думать, что они мимоходом вспомнят обо мне как о части приятной картины из прошлого. На этой ноте мне, пожалуй, пора закругляться. Не забудь же о моём поручении,

* si on n'a pas ce qu'on aime il faut aimer ce qu'on a (фр.) – если нет того, что любишь, следует любить то, что есть.

** десятая заповедь – «Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего». Исход 20:17.

Остаюсь искренне преданный тебе

Джон Харди.

P.S. – Я собираюсь при случае поговорить с Блейком об этом несчастном долге, который ты заплатил, если ты не возражаешь. Я был бы о нём лучшего мнения, если бы он выказывал бóльшую обеспокоенность своими делами. Впрочем, возможно, что он обеспокоен ими больше, чем мне кажется, потому что он очень сдержан в том, что касается таких вопросов.

Дом приходского священника, Инглборн,

июль 184-

Дорогая Мэри,

Я посылаю с этой запиской кучера, чтобы вы обо мне не беспокоились. Я только что вернулась от бедной Бетти Уинбурн, чтобы написать это. Она очень, очень больна, и я не думаю, что протянет больше, чем день или два; и она так льнёт ко мне, что у меня не хватает духу её оставить. Даже если бы я на это решилась, её жалкое, бледное, умоляющее лицо целый день стояло бы у меня перед глазами, так что я сейчас неподходящая компания и только испортила бы вам праздник, расстраивая всех своим видом. Поэтому, дорогая, я не приеду. Конечно, мне очень жаль. Я твёрдо решила приехать к вам и от души повеселиться; ещё сегодня за завтраком я не думала, что что-то сможет мне помешать. Моё платье сейчас лежит на кровати, оно очень красивое, особенно жакет как у тебя, мы с Хопкинс всё-таки сумели сшить его по той выкройке, что ты прислала, хотя ты забыла рукава, а без них было очень трудно. Ну ладно, бессмысленно раздумывать, каким приятным могло бы быть то, чего всё равно не будет. Ты непременно должна написать мне, как прошёл праздник, дорогая, а может быть, тебе скоро удастся приехать сюда, и ты сама мне всё расскажешь.

Мне нужно возвращаться к бедной Бетти. Она всю жизнь была верующей, терпеливой, хорошей женщиной, и быть с ней сейчас совсем не тягостно, и нельзя не чувствовать, что ей будет лучше там, где она, наконец, избавится от всех забот. Если бы только она была спокойна за сына, я уверена, она и сама бы так думала. Ах да, я забыла сказать, что её приступ был вызван потрясением, когда она узнала, что его вызвали в суд по делу о нападении. Сын фермера Тестера, молодой человек его лет, кажется, в последнее время не давал проходу дочери Саймона своими ухаживаниями. Доискаться до истины в таких делах очень трудно. Хопкинс говорит, что она – разряженная маленькая кокетка, которая бегает за всеми молодыми людьми в приходе; но судя по тому, что я вижу и что слышу о ней от других, она девушка неплохая. Даже Бетти, которая видит в ней причину большей части своих несчастий, никогда не сказала о ней ничего такого, что заставило бы меня думать, что она легкомысленна или более склонна кружить головы, чем любая другая хорошенькая девушка в нашем приходе.

Но эти Тестеры – скверный народ. Ты и представить себе не можешь, какое несчастье для такой деревни, как наша, эти богатые семейства, владеющие собственной землёй, в которых молодёжь начинает считать себя выше других фермеров. Они обезьянничают, глядя на джентльменов, и ужасно задаются, но, конечно же, ни один джентльмен не будет с ними водиться, они ведь совершенно необразованные; в результате они много времени проводят дома и занимаются всякими пакостями. Этот молодой Тестер как раз один из таких. Его отец – очень противный старик, и вреда здесь от него довольно; а сынок идёт по его стопам, и он ничуть не лучше, если не хуже. Так что, как видишь, я не склонна верить, что Гарри Уинбурн был так уж не прав. Однако всё, что мне известно в настоящий момент – это что вчера вечером на деревенской улице Гарри Уинбурн побил молодого Тестера, и что они с отцом сразу же явились к папе с требованием привлечь его к суду.

Ой, кучер уже готов ехать, так что мне нужно заканчивать и отправляться обратно к своей больной. Я часто буду вспоминать о тебе весь сегодняшний день. Уверена, что праздник получится очаровательный. Передай всем от меня самый сердечный привет, остаюсь, дорогая,

любящая тебя

Кэти.

P. S. – Я очень рада, что дяде и тёте понравился Том, и что он приехал к вам на несколько дней. Уверена, что он будет тебе очень полезен, чтобы праздник прошёл успешно.