© Юлия Глек, перевод и примечания, 2010.

Томас Хьюз

Thomas Hughes

ТОМ БРАУН В ОКСФОРДЕ

TOM BROWN AT OXFORD

Продолжение романа "Школьные годы Тома Брауна"

Перевод и примечания Юлии Глек

оригинал на Project Gutenberg http://www.gutenberg.org/etext/26851

Глава 17

На новом месте

Главная

Предисловие переводчика

Том Браун в Оксфорде

Введение

Глава 1

Колледж Св. Амвросия

Глава 2

На реке

Глава 3

Завтрак у Драйсдейла

Глава 4

Лодочный клуб колледжа Св. Амвросия, его руководство и бюджет

Глава 5

Служитель Харди

Глава 6

Как Драйсдейл и Блейк отправились на рыбалку

Глава 7

Взрыв

Глава 8

История Харди

Глава 9

Искушение Брауна

Глава 10

Летний триместр

Глава 11

Мускулистое христианство

Глава 12

Взгляды капитана

Глава 13

Первое столкновение

Глава 14

Замена в команде и что из этого вышло

Глава 15

Буря собирается и разражается

Глава 16

Буря бушует

Глава 17

На новом месте

Глава 18

Деревня Инглборн

Глава 19

Предвестие лучшей погоды

Глава 20

Примирение

Глава 21

Колледж Св. Амвросия принимает у себя капитана Харди

Глава 22

Отъезды ожидавшиеся и неожиданные

Глава 23

Инглборнский констебль

Глава 24

Экзамены "скулз"

Глава 25

День Поминовения

Глава 26

Прогулка на лугу Крайст Чёрч

Глава 27

Нотация, прочитанная львице

Глава 28

Окончание первого курса

Глава 29

Переписка на каникулах

Глава 30

Праздник в Бартон-Мэнор

Глава 31

За сценой

Глава 32

Кризис

Глава 33

Браун Patronus

Глава 34

Mηδέν ΰγαν

Глава 35

Второй курс

Глава 36

На берегу реки

Глава 37

В ночном карауле

Глава 38

Мэри в Мэйфере

Глава 39

Ночной караул и что из этого вышло

Глава 40

Погоня

Глава 41

Суждения и затруднения лейтенанта

Глава 42

Третий курс

Глава 43

Послеобеденные посетители

Глава 44

И снова письма

Глава 45

Магистерский триместр

Глава 46

Из Индии в Инглборн

Глава 47

Свадьба

Глава 48

Начало конца

Глава 49

Конец

Глава 50

Эпилог

Список примечаний

Оксфорд, план города, 1850 г.

* Том Куод (Tom Quad) – один из внутренних дворов колледжа Крайст Чёрч, самый большой внутренний двор колледжа в Оксфорде - 264 на 261 фут. Название связано с расположенной там башней Тома (Tom Tower) (см. иллюстрацию). С северной стороны двора находятся дома каноников собора Церкви Христовой, от которого пошло название колледжа – Крайст Чёрч. Вход в собор расположен с восточной стороны. В центре двора находится фонтан, который в настоящее время известен как «фонтан Меркурия» благодаря статуе Меркурия в центре. Фонтан упоминается в романе Ивлина Во «Возвращение в Брайдсхед» (Brideshead Revisited, 1945) в связи с бытовавшим среди студентов спортивного склада обычаем отлавливать и бросать в фонтан студентов с художественными наклонностями – «эстетов». В настоящее время подобные невинные забавы караются высоким штрафом. Однако статуя была установлена только в 1928 году. Во времена Тома Брауна фонтан был, а статуи не было.

Том Куод. Иллюстрация из Википедии http://en.wikipedia.org/wiki/Tom_Quad

Затем мы пролетаем над долиной; под нами усадьба и деревушка, церковь, и луг, и рощица, всё окутано туманом и тенью; и в каждой деревушке достаточно материала для дюжины трёхтомных романов, если бы только мы могли заглянуть под крыши и внимательно осмотреться; но цель нашего путешествия всё ещё далеко. Белёсая полоса за далёкими холмами Чилтерн напоминает нам о том, что у нас нет времени на болтовню; ночи в мае коротки, солнце встанет уже к четырём. Ничего, скоро наше путешествие закончится, мы уже пересекли широкую долину и меловые холмы за ней. Жаворонки, трепеща, поднимаются кверху мимо нас, всё выше и выше, торопясь увидеть первые лучи приближающегося монарха, забыв о еде, наполняя свежий утренний воздух пением. Пониже нас, равномерно работая крыльями, пролетают грачи, а весёлые скворцы проносятся мимо в поисках раннего червячка; жаворонки, ласточки, грачи и скворцы – каждый своим установленным маршрутом. Они первые видят, как появляется солнце; вот оно уже встало, и ветреные возвышенности, над которыми мы пролетаем, купаются в его горизонтальных лучах, хотя туманы и тень всё ещё лежат в лесистых долинах, спускающихся к югу.

* холмы Чилтерн (the Chilterns) – меловой уступ протяжённостью 75 км на юго-востоке Англии.

Давайте-ка остановимся здесь, над деревней Инглборн, и постараемся познакомиться с ней, прежде чем добрые люди отправятся по своим делам, а нам придётся спуститься и заняться их словами и поступками.

Деревня лежит на южных склонах беркширских холмов со стороны, обратной той, где родился наш герой. Прежде всего мы замечаем, что здесь совершенно другая почва. Она не меловая. Высокий бугор, который поднимается – можно даже сказать, нависает – над деревней, увенчан соснами, а склоны его поросли вереском и утёсником*. Это – Соколиный Уступ, излюбленное место жителей Инглборна, которые поднимаются туда ради живописного вида, ради чистого воздуха и просто потому, что до них туда поднимались их отцы и матери, да и сами они  тоже, когда были детьми, - просто потому, что инстинкт зовёт их туда в часы досуга и воскресными вечерами, когда светит солнышко, и поют птички, неважно, нужны им вид и воздух или нет. Ноги сами несут их туда; детей – чтобы поиграть в прятки и поискать в кустах утёсника птичьи гнёзда; молодых людей и девушек – чтобы бродить, глядя друг на друга, и болтать, как повелось с незапамятных времён и будет до тех пор, пока стоит мир, или, во всяком случае, пока стоит Соколиный Уступ и Инглборн, и вырезать на коротком обглоданном кроликами дёрне свои инициалы, заключённые в узел истинной любви**; солидные женатые пары – чтобы прогуливаться не спеша, обсуждая тяжёлые времена и растущую семью; сюда приходят даже дряхлые старики, которые любят сидеть у подножия сосен, опершись подбородком на руки, сжимающие палку, и судачить о давно ушедших днях со всеми, кому не лень слушать, или просто молча глядеть тусклыми глазами в летний воздух, может быть, предчувствуя более широкий и мирный вид, который скоро откроется перед ними. Этот общинный бугор, открытый для всех, высоко вздымается в безмолвном воздухе, далекий от обыденной жизни Инглборна; с него можно увидеть на горизонте мягкие очертания Хэмпширской гряды и далёкий Сигнальный холм***, и ни одной вершины выше, чем эта, не найдётся до самого моря на юге. Какое же благословение этот Соколиный Уступ для всех без исключения деревенских жителей! Да сохранят его надолго Небо и скудная почва от огораживания по Акту!****

* утёсник (лат. Ulex) – колючий вечнозелёный кустарник, широко распространённый в Западной Европе. Растёт на сухих бедных почвах, используется для живых изгородей.

** узел истинной любви (true lover’s knot) – различные узлы использовались в качестве символа любви с древнейших времён, поэтому относительно того, какой именно узел носит это наименование, единого мнения нет. Чаще всего так называют прямой узел и двойной простой узел, оба которые состоят из симметричных и взаимопроникающих частей. Иногда ювелиры используют их для своих изделий: 

«Узел истинной любви» - прямой. Иллюстрация с сайта Chisholm Clan Links  http://www.chisholmclan.com/fairwinds/knots/truelove/truelove.html

«Узел истинной любви» - двойной простой. Иллюстрация с сайта Chisholm Clan Links  http://www.chisholmclan.com/fairwinds/knots/truelove/truelove.html

*** Сигнальный холм (Beacon Hill) – В Хэмпшире (Hampshire) существуют два холма с таким названием, и который здесь имеется в виду, трудно понять. Высота самого высокого из них, расположенного возле деревни Бёргклер (Burghclere), достигает 261 м, и в старину при нападении врагов с него подавались сигналы огнём, видимые на большей части территории графства, отсюда и название холма.

Сигнальный холм возле Бёргклера, Хэмпшир. Современная фотография. Иллюстрация из Википедии http://en.wikipedia.org/wiki/Beacon_Hill,_Burghclere

**** Огораживание по Акту – законы (акты) об огораживаниях (Inclosure Acts ) принимались в Англии начиная с XII века, но большая их часть была принята между 1750 и 1860 гг.  Сам термин «огораживание» означает, что бывшая общинная земля, на которой жители близлежащей деревни раньше имели право пасти свой скот, переходила в собственность частного владельца, а чтобы границы частных владений не нарушались, их огораживали.

Хотя вокруг полным-полно соблазнов для огораживателей. Неровная, ухабистая общинная земля простирается через весь бугор, а затем вниз к его подножию и дальше по холмам, выступающим отрогом которых и является Соколиный Уступ. Однообразие нарушается лишь вкраплениями сосновых лесочков по несколько акров каждый да иногда ещё хижиной дровосека с клочком земли, на котором была сделана не слишком удачная попытка разбить сад. Но уже чуть ниже по обе стороны отрога до половины высоты склона попадаются маленькие огороженные фермы, прерывающие тут и там полосу лесов, которая обычно отделяет дикие и безлюдные возвышенности от возделываемых земель внизу. Стоя на бугре, вы видите, как прямо под вами, у его подножия, общинный выгон сужается, превращаясь в обычную дорогу, окаймлённую пустошами по обеим сторонам, которая постепенно переходит в улицу Инглборна. На окраине беспорядочно построенной деревушки стоит церковь с квадратной башней - высокое здание из серого камня, в котором элементы прекрасной старинной готики теряются среди более поздних неоготических. Церковное кладбище большое, и могилы, как ясно видно даже с такого расстояния, все сгрудились с южной стороны. В северной, ближайшей к нам, его части пасутся овцы приходского священника, и маленькая калитка в углу ведёт в его сад. Дом священника с виду большой и удобный, сад при нём ухоженный и обширный, с гнездовьем грачей на вязах у конца лужайки. Это – главный дом в деревне, потому что своего сквайра здесь нет. На главной улице несколько лавок, всего, пожалуй, около дюжины; немного подальше несколько фермерских домов с палисадниками впереди и дворами, амбарами и фруктовыми садами позади; имеются также две пивные. Остальные жилища здесь – просто хижины, по большей части очень убогие, с полом ниже уровня улицы. Почти все дома в деревне крыты соломой, что прибавляет ей живописности, но не безопасности. Остальное население, не живущее на улице, рассеяно по прилегающим тропинкам, в основном к западу, направо от нас, если смотреть вниз с Соколиного Уступа. Там попросторней, и с этой стороны живёт большинство фермеров, о чём можно судить по количеству усадеб. Ещё с этой стороны протекает небольшой ручей, который заставили вертеть мельницу с помощью искусно сооружённой запруды вон там, где вы видите купу тополей. Местность слева от нас, к востоку от деревни, покрыта густым лесом, но мы видим, что в той стороне находится деревенский луг и несколько разбросанных коттеджей, самый дальний из которых похож на маленький белый глазок, посматривающий с опушки густой рощи.

За ним мили на две не видно никаких признаков жилья, а дальше - высокие дымовые трубы большого дома, окружённого парком с высокими деревьями. Усадьба не относится к Инглборнскому приходу – к счастью для него, как с сожалением приходится заметить. Сквайр, проживающий в деревне и не приносящий ей больше пользы, чем вреда, должен считаться очень плохим сквайром. Но такие очень плохие сквайры иногда попадаются, и владелец Усадьбы один из них. Правда, большую часть времени он отсутствует, поэтому нас он интересует мало, и, собственно говоря, следует отметить только одну из его скверных привычек: в своём лесу, который длинной полосой простирается в Инглборнский приход и доходит почти до самой деревни, он развёл полным-полно зайцев и фазанов. Он вступил во владение этим имением всего только три или четыре года назад, но за это время численность дичи в поместье, и особенно в лесах, увеличилась раза в три или  четыре. Фазаньи яйца, купленные в Лондоне, сотнями насиживают куры, и всё лето фазаны, ручные, как домашняя птица, бегают у домов лесников. Когда в начале октября первая партия охотников прибывает для первой облавы, загонщикам часто с большим трудом удаётся убедить этих избалованных пернатых в том, что они – дичь, и их обязанность - взлетать и лететь прочь, чтобы в них можно было стрелять. Однако вскоре они постигают науку жизни – по крайней мере, те из них, которым удаётся уцелеть – и через несколько дней становятся дикими птицами без всяких натяжек. Тогда они постепенно начинают удаляться от привычных мест кормёжки, всё больше приближаясь к опушке леса, и тут приходит время, чтобы их образованием, помимо гостей сквайра, занялись ещё и другие и, по крайней мере, объяснили бы фазанам, что они не являются местным видом в Британии. Эти другие – дикий народ, беспорядочно живущий в диких местах: заготовители торфа, вязальщики веников, незаконные поселенцы с неопределёнными занятиями и неизвестными привычками, - раса, ненавидимая лесниками и констеблями. В последние годы они множатся и процветают; и, несмотря на  заключение в тюрьму и высылку в колонии, что время от времени лишает их наиболее предприимчивых членов их сообщества, они все до единого благословляют тот день, когда владелец Усадьбы решил заняться разведением фазанов.  Если бы деморализация только ими и ограничивалась, тут не было бы ещё большого вреда, потому что, не будь фазанов в лесах, они воровали бы домашнюю птицу в крестьянских усадьбах, - ведь добыть фазана не так опасно, а выручить за него можно больше. Однако, к несчастью, такой способ зарабатывать на жизнь имеет свою привлекательность и оказался заразительным; и случаи, когда работники с ферм попадают в неприятности из-за дичи, делаются из года в год всё более частыми в соседних приходах, и Инглборн в этом смысле ничем не лучше остальных. Причём едва ли можно ожидать, что фермеры будут препятствовать этому и стараться повлиять на работников, потому что если что-то и приводит этих крепких ребят, инглборнских йоменов*, в неистовство, так это разговоры о дичи из Усадьбы. Не потому, что они не любят охоту; они очень даже её любят и, более того, привыкли тоже принимать в ней участие. Ведь покойный сквайр оставлял вопрос о количестве дичи всецело на их усмотрение. «Вам лучше знать, сколько дичи может прокормить ваша земля без ущерба для урожая, - говаривал он. – Я люблю пригласить друзей поохотиться на денёк, и чтобы мне хватало дичи на мои нужды. Остальное меня не касается. Можете охотиться, когда хотите; назовите день, когда вам хочется пострелять, и вы получите разрешение». При такой системе йомены стали заядлыми охотниками; и они, и их работники были глубоко заинтересованы в том, чтобы сохранить дичь, и на браконьера поднялся бы целый околоток. Должность лесника стала синекурой**, а у сквайра без всяких расходов было столько дичи, сколько нужно, и, более того, он был самым популярным человеком во всём графстве. Даже после того, как появился новый сквайр, и всё изменилось, одна только отмена их охотничьих прав и увеличение количества дичи, как ни непопулярны такие вещи сами по себе, не ожесточили бы так сильно фермеров и не вызвали бы у них такое острое увство попранной справедливости. Но вместе с этими переменами пришёл новый для деревни обычай – обычай продавать дичь. Сначала рассказу об этом не поверили; но вскоре стало хорошо известно, что ни одной тушки дичи из Усадьбы не отдают даром, и что не только арендаторам никогда не достаётся связки птиц или зайца, а работникам – кролика, но даже ни один из джентльменов, которые помогали стрелять дичь, ни разу не увёз в своей двуколке ягдташа с этой самой дичью после охоты. Мало того, система достигла такого бесстыдства, а искусство извлечения выгоды из дичи, которое культивировалось в Усадьбе, таких высот, что лесники стали продавать порох и дробь тем гостям, у которых кончились свои собственные, по цене, превышающей розничную цену на рынке. В охотничий сезон дважды в неделю в город на рынок отправлялась повозка, тяжело нагруженная дичью, а ещё тяжелее – ненавистью и презрением фермеров; и если бы ожесточёнными проклятьями можно было ломать патентованные оси или шеи, то новый сквайр и его повозка с дичью недолго раздражали бы округу. А так, как оно есть – ни один человек, кроме его собственных арендаторов, не желал здороваться с ним при встрече на рынке; а эти последние компенсировали вежливость, которой не могли избежать, горькими размышлениями по поводу сквайра, скаредного настолько, чтобы оплачивать свои счета у мясника из их карманов.

* йомен – мелкий землевладелец.

** синекура – должность, приносящая доход, но не требующая большого труда.

Увы, но мужественный спортивный инстинкт, который так силён во всех нас, англичанах – тот инстинкт, что толкает Осуэлла* выйти один на один против самых могучих зверей на свете и заставляет бедного ремесленника-кокни** летом в редкие праздничные дни ещё до рассвета отправляться пешком за десять миль, чтобы поудить примитивной снастью в канале или водохранилище – сейчас таким вот образом втаптывается в грязь во многих английских графствах. Если английские землевладельцы хотят и дальше иметь возможность стрелять дичь, они должны прекратить продавать её. Если продажа дичи станет правилом, а не исключением (а именно это, по-видимому, вскоре и произойдёт), прощай, спортивная охота в Англии. Каждый, кто любит свою страну больше, чем свои удовольствия и собственный карман – а это, слава Богу, большинство из нас, какое бы наслаждение мы ни получали от своих ружей и удочек, и пускай наши демагоги говорят всё, что им угодно, – так вот, каждый должен крикнуть «Долой!» и помочь прекратить это навсегда.

* Осуэлл (William Cotton Oswell, 1818-1893) – английский путешественник, исследователь и охотник на крупную дичь. Совершал путешествия по Индии и Африке, был другом и соратником знаменитого путешественника Дэвида Ливингстона (David Livingstone, 1813 – 1873).

** кокни – уроженец Лондона, принадлежащий к низшим социальным слоям населения.

Но вернёмся на вершину Соколиного Уступа над деревней Инглборн. Ректор*, обладатель семейного бенефиция, является уже четвёртым в своём роду, кто занимает эту должность, - это добродушный, беспечный старый джентльмен, доктор богословия, как и приличествует его сану, хотя он принял его единственно из-за того, что его уже поджидал бенефиций. В своё время он был хорошим мировым судьёй и хорошим соседом, поддерживал отношения с окрестными сквайрами и вёл во многом тот же образ жизни, что и они. Но его сверстники умерли один за другим; его собственное здоровье давно пошатнулось; жена умерла; молодое поколение не баловало его своим вниманием. Служебные обязанности и приход не имели для него настоящей притягательности; поэтому ему не на что было опереться, и он стал  убеждённым инвалидом, редко покидал пределы дома и сада даже для того, чтобы пойти в церковь, и больше интересовался своим обедом и здоровьем, чем чем-либо другим на земле или на небе.

* ректор (здесь) – приходский священник. В англиканской церковной традиции сложились три типа приходских священников: rector, vicar (викарий) и curate. Исторически разница состояла, главным образом, в источнике доходов. Ректор получал и большую, и малую десятину («большая десятина» состояла из пшеницы, сена и дерева, а «малая» - из всех остальных видов сельскохозяйственной продукции). Викарий получал только малую десятину, а большую в этом случае получал мирянин – держатель бенефиция (как правило, это был местный помещик, который и представлял кандидатуру будущего викария на одобрение епископа). Curate десятины не получал, а получал только небольшое жалованье. Часто curate выполнял обязанности помощника приходского священника, поэтому в рамках данной книги это слово так и переводится. В данном случае ректор был, по-видимому, одновременно и держателем бенефиция, поэтому приход переходил по наследству. К настоящему времени разница между rector, vicar и curate в значительной мере сгладилась.

Единственным его ребёнком, жившим вместе с ним, была дочь, девушка лет девятнадцати или около того, с которой мы скоро познакомимся. Она делала всё, что подсказывало ей доброе сердце и рассудительная голова, ухаживая за старым ипохондриком и стараясь заменить его в приходе. Но хотя старик был слаб и эгоистичен, он был по-своему добр и готов сделать или отдать всё, что предлагала дочь для блага его прихожан, лишь бы только его самого не обременяли заботами. За год до времени, о котором идёт речь в нашем повествовании, он разрешил разделить около тридцати акров приходской земли* на наделы для бедных; а его дочь тратила на одежду для неимущих, помощь больным и деревенскую школу практически столько, сколько хотела, без слова возражения с его стороны. А если уж он возражал, она умудрялась взять столько, сколько нужно, из хозяйственных сумм или из своих карманных денег.

* приходская земля (glebe) – в англиканской церковной традиции это земельный участок, являющийся частью бенефиция, который служит источником дохода для приходского священника. В понятие «приходская земля» входит не только земля как таковая, но и недвижимость на ней – фермы, дома, магазины и т.п. (если таковые имеются). Приходский священник мог использовать землю сам, например, возделывать её и получать доход, или сдавать в аренду. Как правило, приходская земля была только в тех приходах, главой которых был ректор.

Теперь нам нужно познакомиться с другими жителями, которые будут задействованы в нашем повествовании; уже совсем светло, и обитатели деревни вот-вот будут на ногах. Люд, который после тяжёлого рабочего дня ложится спать ещё до девяти, привык вставать вместе с солнцем. Поэтому теперь мы спустимся с Соколиного Уступа и приземлимся на восточной окраине Инглборна, напротив маленького белого коттеджа у опушки большого леса, возле деревенского луга.

В это погожее воскресное утро, вскоре после пяти, Гарри Уинбурн отодвинул засов на двери коттеджа своей матери и без куртки вышел на маленькую дорожку перед домом, мощённую булыжником. Возможно, некоторые из моих читателей узнали имя этого нашего старого знакомого* и удивляются, как он здесь оказался; поэтому давайте сразу же объясним это. Вскоре после того, как наш герой отправился в школу, отец Гарри умер от лихорадки. Он был кузнецом, работавшим по найму, и, следовательно, зарабатывал больше, чем большинство крестьян, но всё равно недостаточно, чтобы оставалось много сверх текущих расходов. Кроме того, Уинбурны всегда свободно тратили те деньги, которые у них водились; поэтому всё имущество, которое он оставил своей вдове и ребёнку, заключалось в кое-какой мебели, пяти фунтах сбережений в банке и денег из похоронного клуба*, которых как раз хватило на приличные похороны – объект честолюбивого стремления всех независимых бедных. Однако он оставил им другое наследство, дороже рубинов и несравнимое по цене с серебром, - своё честное имя, которым его вдова гордилась и которое она никогда не запятнала бы.

* см. роман Томаса Хьюза «Школьные годы Тома Брауна», гл. 3.

** похоронный клуб (burial-club) – такие общества были характерны для Британии XIX века. Они организовывались при церквях, профсоюзах и т.п. Бедняки, которые не были уверены, что смогут оплатить приличные похороны, но не хотели, чтобы их хоронили в общей могиле без надгробного камня, вступали в такой клуб и платили небольшие еженедельные взносы. Вступивший в клуб имел право на оплату похорон с момента вступления, независимо от того, сколько взносов он внёс. Бывали и злоупотребления: так, был случай, когда один предприимчивый папаша записал своего больного ребёнка в девятнадцать похоронных клубов одновременно и неплохо поправил своё материальное положение, когда тот умер. Но такие вещи могли происходить в крупных городах, а не в маленькой деревушке, где все на виду. Существовали аналогичные клубы для покупки угля, тёплой одежды и обуви на зиму, клубы помощи больным. Иногда этим клубам помогали пожертвованиями состоятельные благотворители (как дочь приходского священника, о которой шла речь выше). Уместно вспомнить также «гусиный клуб», описанный в широко известном рассказе А. Конан Дойла «Голубой карбункул» - там члены клуба, вносившие небольшой взнос еженедельно в течение года, получали к Рождеству гуся.

После похорон она переехала в свою родную деревню, Инглборн, и вела хозяйство в доме своего отца до самой его смерти. Он был одним из дровосеков в Усадьбе и жил в коттедже на опушке леса, в котором работал. Когда умер и он, для вдовы Уинбурн настали тяжёлые времена. Управляющий позволил ей остаться в коттедже. Арендная плата была для неё тяжёлым бременем, но она скорее согласилась бы голодать, чем переехать оттуда. Получать пособие от прихода для дочери её отца и вдовы её мужа было немыслимо, поэтому она бралась за любую работу, которая только подворачивалась, а когда никакой не было, ходила работать на полях. Если кому-нибудь в деревне случалось заболеть, она была неутомимой сиделкой, а одно время около девяти месяцев подряд исполняла обязанности деревенского почтальона и ежедневно проходила около девяти миль пешком, даже суровой зимой. Усталость и лишения подорвали её здоровье и состарили раньше времени. Наконец ей повезло, и об её похвальных усилиях услышал Доктор* и стал отдавать ей стирку из своего дома, после чего её жизнь опять стала сравнительно лёгкой.

* Доктор – в английском языке слово «доктор» часто используется для обозначения носителя учёной степени доктора наук, в данном случае имеется в виду приходский священник – доктор богословия.

Всё это время соседи, такие же бедняки, поддерживали её так, как бедняки всегда поддерживают друг друга, помогая в бесчисленных мелочах, так что она смогла осуществить великую цель своей жизни, и Гарри пробыл в школе почти до четырнадцати лет. К этому времени он научился всему, чему только мог научить его деревенский педагог, и стал объектом смешанной гордости и зависти для этого достойного человека, у которого появились опасения, как бы слава об учёности Гарри не затмила вскоре его собственную.

Репутация миссис Уинбурн была настолько высока, что, как только её сыну понадобилось место, оно тут же нашлось, и он занял высокий пост помощника возчика, а его заработок, прибавленный к заработку матери, обеспечил им вполне комфортную жизнь. Конечно, она в нём души не чаяла и считала, что другого такого мальчика нет во всём приходе. И в этом она была ближе к истине, чем большинство матерей, потому что он вырос в замечательный образчик сельского жителя - высокий, гибкий, мускулистый и сильный, ещё не согбённый и не окостеневший от постоянного тяжёлого крестьянского труда. Но в этом с ним в деревне было кому потягаться, а вот в интеллектуальных достижениях равных ему не было. По деревенским стандартам он был полон учёности, хорошо умел писать и считать, любил читать те книги, которые попадали к нему в руки, и говорил на своём родном английском почти без акцента*. В то время, о котором мы рассказываем, ему был двадцать один год; он умелый работник, лучший в приходе землекоп и мастер по изгородям; когда разойдётся, может остричь двадцать овец за день, не поранив ни одной, или косить по шестнадцать часов кряду с двумя получасовыми перерывами на еду за день.

*  т. е. говорил на правильном английском, а не на диалекте своей родной деревни.

С минуту Гарри стоял, защищая рукой глаза от солнца, и жадно вдыхал чистый свежий воздух, наполненный ароматом жимолости, которая вилась над крыльцом, и слушал хор коноплянок и зябликов в роще за домом; потом занялся домашними обязанностями, которые считал своим долгом брать на себя по воскресеньям. Сначала он открыл ставень на маленьком зарешёченном окошке первого этажа, - дело достаточно простое, потому что это была просто откидная доска, которой ночью закрывали окно деревянной задвижкой снаружи, а днём опять откидывали к стене. Ночью его мог открыть кто угодно, но бедняки спокойно спят и без засовов. Потом он взял единственное в хозяйстве старое ведро и пошёл с ним к колодцу на деревенском лугу, где наполнил его чистой холодной водой и оказал ту же услугу двум-трём розовощёким мальчикам и девочкам в возрасте от десяти до четырнадцати лет, которые уже были тут как тут и которым было бы трудно вертеть ворот приходского колодца. Возвратившись в коттедж, он наполнил чайник, вымел очаг и развёл огонь в камине, взяв вязанку хвороста из маленькой поленницы в углу сада. Потом он пододвинул к огню трёхногий  круглый столик, тщательно вытер его и поставил на привычные места чёрный японский чайный поднос с двумя чашками и блюдцами из делфтского фарфора* с ярким цветочным рисунком, такие же маленькие тарелочки, сахарницу, полоскательницу, большой каравай хлеба и маленький кусочек солёного масла, а маленький чёрный чайник для заварки – на полку в камине, чтобы он прогрелся как следует. Больше в доме делать было особенно нечего, потому что мебели там было немного; но всему в свой черёд досталась причитающаяся доля внимания, и маленькая комнатка с вымощенным плитками полом ниже уровня улицы и стенами, крашенными в жёлтый цвет, стала выглядеть жизнерадостно и уютно. Потом Гарри перенёс своё внимание на сарай возле поленницы, который сам же и соорудил. С того самого момента, как он появился снаружи, оттуда доносилось просительное и жалобное хрюканье, напоминая о преданном и полезном друге, который этим воскресным утром был голоден и хотел получить свой скудный завтрак, а потом – чтобы его отпустили на целый день добывать себе дальнейшее пропитание вместе с собратьями, деревенскими свиньями, на лугу и окрестных тропинках. Гарри дал поросёнку скудную болтушку из кухонных помоев и всяких остатков из маленького сада; добродетельное животное тотчас принялось смаковать её, зайдя передними ногами в корыто – наверное, для того, чтобы вкуса прибавилось — а  хозяин тем временем нежно почёсывал его между ушами и по спине короткой палочкой до самого конца трапезы. Потом он отворил дверцу свинарника, и благодарное животное с радостным визгом помчалось по тропинке на луг, взбрыкивая задними ногами. А Гарри, собрав букет желтофиоли, анютиных глазок и гиацинтов, которые окаймляли узкую садовую дорожку, поставил их в высокий стакан на каминной полке и приступил к своему утреннему омовению, - в фамильном ведре, поставленном на маленькую скамеечку у дверей, осталось для этого ещё достаточно воды. Покончив с этим, он ушёл в дом бриться и одеваться.

* делфтский фарфор - фарфор, расписанный в сине-белой гамме, производимый в городе Делфт (Нидерланды).

Предыдущая

Следующая