© Юлия Глек, перевод и примечания, 2010.

Томас Хьюз

Thomas Hughes

ТОМ БРАУН В ОКСФОРДЕ

TOM BROWN AT OXFORD

Продолжение романа "Школьные годы Тома Брауна"

Перевод и примечания Юлии Глек

оригинал на Project Gutenberg http://www.gutenberg.org/etext/26851

Глава 44

И снова письма

Главная

Предисловие переводчика

Том Браун в Оксфорде

Введение

Глава 1

Колледж Св. Амвросия

Глава 2

На реке

Глава 3

Завтрак у Драйсдейла

Глава 4

Лодочный клуб колледжа Св. Амвросия, его руководство и бюджет

Глава 5

Служитель Харди

Глава 6

Как Драйсдейл и Блейк отправились на рыбалку

Глава 7

Взрыв

Глава 8

История Харди

Глава 9

Искушение Брауна

Глава 10

Летний триместр

Глава 11

Мускулистое христианство

Глава 12

Взгляды капитана

Глава 13

Первое столкновение

Глава 14

Замена в команде и что из этого вышло

Глава 15

Буря собирается и разражается

Глава 16

Буря бушует

Глава 17

На новом месте

Глава 18

Деревня Инглборн

Глава 19

Предвестие лучшей погоды

Глава 20

Примирение

Глава 21

Колледж Св. Амвросия принимает у себя капитана Харди

Глава 22

Отъезды ожидавшиеся и неожиданные

Глава 23

Инглборнский констебль

Глава 24

Экзамены "скулз"

Глава 25

День Поминовения

Глава 26

Прогулка на лугу Крайст Чёрч

Глава 27

Нотация, прочитанная львице

Глава 28

Окончание первого курса

Глава 29

Переписка на каникулах

Глава 30

Праздник в Бартон-Мэнор

Глава 31

За сценой

Глава 32

Кризис

Глава 33

Браун Patronus

Глава 34

Mηδέν ΰγαν

Глава 35

Второй курс

Глава 36

На берегу реки

Глава 37

В ночном карауле

Глава 38

Мэри в Мэйфере

Глава 39

Ночной караул и что из этого вышло

Глава 40

Погоня

Глава 41

Суждения и затруднения лейтенанта

Глава 42

Третий курс

Глава 43

Послеобеденные посетители

Глава 44

И снова письма

Глава 45

Магистерский триместр

Глава 46

Из Индии в Инглборн

Глава 47

Свадьба

Глава 48

Начало конца

Глава 49

Конец

Глава 50

Эпилог

Список примечаний

Оксфорд, план города, 1850 г.

Прежде чем заговорить опять, он долго ходил взад-вперёд по комнате. Потом сказал, что до сих пор я вёл себя как джентльмен, и он будет говорить со мной откровенно. Конечно, я должен понимать, что в том, что касается моих видов на будущее и видов на будущее его дочери, он не может рассматривать эту помолвку как удачную с житейской точки зрения. Тем не менее, он питает глубочайшее уважение к моей семье, так что, если через несколько лет я смогу позволить себе жениться, то с этой стороны возражений не будет. Но есть и другие вопросы, более важные с его точки зрения. Он слышал (кто мог ему сказать?) что я придерживаюсь крайне бунтарских взглядов, которые, помимо всего прочего, очень сильно помешают моим видам на будущее и успеху в жизни, и что я имею обыкновение общаться с приверженцами этих взглядов – а такие личности, он должен сказать, для джентльмена не компания – и писать бунтарские статьи в низкопробные революционные газеты, такие, как «Уэссекс Фримэн». Я признал, что да, я писал их. Собираюсь ли я отказаться от этого? У меня было сильное желание категорически ответить «нет», и, наверное, так и следовало сделать, но он говорил доброжелательно, и я не мог не пойти ему навстречу. Поэтому я сказал, что перестану писать и публично выступать по таким вопросам, но не буду делать вид, что не верю в то, во что на самом деле верю. Моим взглядам уже случалось сильно меняться, может быть, они изменятся и ещё раз.

Похоже, его это здорово позабавило, и он сказал, что искренне надеется, что так оно и будет. Но теперь настала очередь самого серьёзного вопроса. Он слышал очень скверные истории о моём поведении в Оксфорде, но не хочет смущать меня ими. С его точки зрения, мало у кого из молодых людей безупречное прошлое, а кто старое помянет, тому глаз вон. Но я должен помнить, что он сам видел меня однажды в очень неловкой ситуации. Здесь я перебил его и сказал, что, как я надеюсь, насчёт того случая ему уже всё объяснили. Я не оправдываю образа жизни, который вёл в Оксфорде, и своё поведение в случае, о котором идёт речь, но ещё до того, как я познакомился с его дочерью, оно изменилось, и в нём больше не было ничего постыдного. - Могу ли я поклясться честью, что прекратил всякие отношения с ней полностью и окончательно? Ему говорили, что я всё ещё состою с ней в переписке. - Да, я всё ещё пишу ей и вижусь с ней время от времени, но лишь для того, чтобы сообщать ей новости о молодом человеке из её деревни, который сейчас служит в Индии. Для него это единственный способ дать ей знать о себе. - В высшей степени странный образ действий. Имею ли я в виду, что этот молодой человек собирается на ней жениться? – Я на это надеюсь. – Почему же он сам ей не пишет, если они помолвлены? - Они не то чтобы помолвлены, это довольно трудно объяснить.

Здесь твой дядя, кажется, потерял терпение, потому что перебил меня и сказал, что мне как разумному человеку должно быть ясно, что если те отношения не были прекращены окончательно и бесповоротно, то это конец всему в том, что касается его дочери. Согласен ли я дать слово чести немедленно разорвать их окончательно? Я попытался объяснить ещё раз, но он требовал определённого ответа «да» или «нет». Дорогая Кэти, что мне было делать? Я писал Пэтти, что, пока я жив, она всегда сможет рассчитывать на меня как на брата, и обещал Гарри никогда не терять её из виду и сообщать ей обо всём, что с ним происходит. Твой дядя не пожелал меня слушать, поэтому я сказал «нет». Тогда он сказал:

- Тогда нам лучше закончить этот разговор, - и позвонил в звонок. Я уверен, что кто-то опорочил меня в его глазах, но кто?

Я не сказал больше ни слова, не стал пожимать ему руку, а просто встал и вышел из комнаты, потому что слуга всё не шёл. Когда я вышел в холл, дверь на улицу была открыта, и я услышал её голос. Я замер. Она говорила что-то каким-то людям, которые вместе с ней катались верхом. В следующее мгновение дверь закрылась, и она впорхнула внутрь в амазонке, серых перчатках и с прелестным серым пёрышком на шляпке. Напевая про себя, она прошла мимо меня на расстоянии шести или восьми шагов, так меня и не заметив. Когда я сделал шаг, она остановилась, посмотрела на меня и вздрогнула. Не знаю, наверное, у меня было очень несчастное выражение лица, только, когда наши взгляды встретились, я увидел в её глазах жалость, беспокойство и вопрос, а веселье в них совершенно растаяло. А потом она покраснела, сбежала вниз по лестнице и протянула мне руку со словами «Как я рада вас видеть, столько времени прошло». Я пожал ей руку, но не думаю, что что-то сказал. Я не помню. Тут в холл вошёл дворецкий и встал у двери. Она замешкалась ещё на мгновение, смутилась, а потом, когда открылась дверь библиотеки, направилась вверх по лестнице, очень любезно сказав «до свидания». Уходя, она уронила маленький букетик фиалок, который был приколот на груди её амазонки. Я подошёл и поднял его, несмотря на то, что твой дядя уже вышел из библиотеки, а потом поскорее вышел на улицу.

Вот, Кэти, я и рассказал тебе всё точно так, как было. Пожалуйста, напиши мне, дорогая, и расскажи, что ты об этом думаешь. Что мне делать? Можешь ли ты чем-нибудь мне помочь? Я чувствую, что теперь стало лучше хотя бы в одном отношении: теперь её отец уже никогда не сможет сказать, что я не рассказал ему обо всём этом начистоту. Но что будет дальше? Я не нахожу себе покоя. Всё валится у меня из рук, я ничем не могу заняться, кроме рыбалки. Только и делаю, что сижу и мечтаю у воды. Но я не позволю этому подчинить себя надолго. Сегодня четвёртый день с тех пор, как я её увидел. Я уехал на следующее утро. Дам себе неделю. А ты, дорогая, сразу же напиши мне большое письмо и растолкуй мне всё это. Женщины так удивительно хорошо разбираются в подобных вещах. Только не нужно ничего представлять в лучшем свете, чем ты действительно думаешь. Никто не может помешать мне любить её, в этом моё утешение. И пока я люблю её, и мне не известно, что она любит кого-то другого, я должен быть самым счастливым человеком в мире. Да, должен быть, хотя это и не так. Но я буду, вот увидишь. Эх! Напиши немедленно, мой дорогой советчик, своему любящему кузену Т.Б.

P. S. – Чуть не забыл своё обычное вложение. Прилагаю последнее письмо из Индии. Из него ты узнаешь, что дела у Гарри идут отлично. Ты даже не представляешь, как я рад, что мой друг Ист взял его к себе слугой. Лучшего хозяина и пожелать нельзя. Бедный Гарри! Иногда мне кажется, что его случай ещё безнадёжней, чем мой. Как может уладиться его дело? Или моё собственное?

Инглборн

Дорогой кузен,

поверь, я просто проглотила твоё письмо, хотя, когда прочитала первые строчки и поняла, что будет дальше, то вся затрепетала. Сначала я чуть не расплакалась с досады, но теперь, когда всё это обдумала, то действительно не нахожу причины падать духом. Во всяком случае, дяде Роберту теперь всё известно, и постепенно он привыкнет к этой мысли, а Мэри, кажется, приняла тебя так, как ты только мог пожелать. Я благодарна тебе за то, что ты больше не пытаешься уговорить меня написать ей о тебе, потому что уверена, что это было бы бесчестно, и чтобы вознаградить тебя, прилагаю письмо, которое получила от неё вчера. Ты увидишь, с каким удовольствием она пишет о том, что увидела тебя мельком, так что тебе не стоит жалеть о краткости вашего разговора. Ты и не мог ожидать, чтобы она сказала больше, ведь, в конце концов, она может лишь догадываться о твоих чувствах. И единственное, что я могу тут сделать, это ответить ей так, как будто мне больше ничего неизвестно. Я уверена, что когда-нибудь ты ещё поблагодаришь меня за то, что я не захотела стать твоим рупором, хотя до этого было недалеко. Письмо возвращать не нужно. Кажется, чем старше я становлюсь, тем с большей надеждой начинаю смотреть на вещи. Я даже уверена в этом, потому что три или четыре года назад я пришла бы из-за тебя в полное отчаяние, а теперь я почти уверена, что в конце концов всё образуется.

Но, в самом деле, кузен Том, ты не можешь и не должен удивляться тому, что дяде Роберту не нравятся твои взгляды. И я сама так удивилась, когда ты сказал, что они ещё могут измениться. Потому что если это так, то было бы намного лучше, если бы ты не высказывал их ни устно, ни письменно. Если ты не полностью уверен в том, что пишешь в этой ужасной газете, тебе ни в коем случае не следует продолжать писать об этом так, как будто бы ты действительно в это веришь.

Раз уж я заговорила об этом, как давно уже собиралась, то должна попросить тебя не присылать мне больше этот «Уэссекс Фримэн». Конечно, я всегда рада узнать, что ты думаешь, и в тех статьях, которые ты для меня отмечаешь, кажется, есть много хорошего, и ты, я думаю, действительно веришь во всё то, что пишешь. Только я боюсь, как бы эти газеты не открыл папа или кто-нибудь из слуг, или чтобы они не попались им на глаза после того, как я их открою, потому что считаю, что в других частях газеты очень много вредного вздора. Поэтому, пожалуйста, не присылай мне их больше, а просто пиши мне сам и рассказывай всё, что мне, по-твоему, следует знать из того, о чём ты думаешь и что делаешь. Поскольку я не люблю сжигать газеты, а оставлять их здесь я боялась, то обычно пересылала их твоему другу мистеру Харди. Он не знает, кто их ему посылал, и теперь ты можешь сам посылать их прямо ему, потому что я не знаю его адреса в деревне. Поскольку ты пробудешь в Оксфорде ещё один триместр, то мне бы хотелось, чтобы ты обсудил их с ним и узнал, что он о них думает. Может быть, это моё желание покажется тебе странным, но ты ведь сам всегда говорил, как ты полагаешься на его суждение, и что ты многому у него научился. Поэтому я уверена, что ты и сам захочешь с ним посоветоваться, а если он посчитает, что тебе следует продолжать писать эти статьи, то это будет для тебя большой поддержкой.

Я очень рада тебе сообщить, что у Марты дела идут прекрасно. Я всегда читаю ей отрывки из тех писем из Индии, которые ты мне пересылаешь, и она очень благодарна тебе за это. У меня нет никаких сомнений в том, что она была и есть привязана к сыну бедной вдовы Уинбурн, и теперь, когда он так хорошо себя ведёт, я вижу, что она слушает о нём с огромным удовольствием. Но я надеюсь, что он будет отсутствовать не слишком долго, потому что она пользуется большим успехом, и у неё наверняка будет много возможностей устроить свою жизнь, так что едва ли привязанность к нему удержит её от замужества, если он будет отсутствовать много лет.

Знаешь, у меня есть суеверное предчувствие, что твоя судьба каким-то странным образом зависит от их судьбы, - эти две истории так тесно переплетаются – и что они обе закончатся благополучно гораздо скорее, чем мы с тобой смеем сейчас надеяться.

Пожалуйста, дорогой кузен, не считай это письмо холодным и не думай, что я не принимаю самого живого участия во всём, что тебя касается. Вы с Мэри всегда присутствуете в моих мыслях, и на свете нет ничего такого, чего бы я ни сделала, если бы думала, что это может вам помочь. Я уверена, что если бы я взялась исполнять роль посредника, это не принесло бы тебе ничего, кроме вреда. Папа чувствует себя по-прежнему. Сейчас в хорошую погоду он часто выезжает в своём кресле на улицу, посидеть на солнышке. Он просит меня передать тебе, что будет очень рад, если ты приедешь к нам в гости. И я надеюсь, что это будет очень скоро.

Остаюсь, дорогой Том, твоя любящая кузина

Кэти.

Ноябрь.

Дорогой Том,

я слышал, что то, что у вас в Англии называется почтой, отправится из лагеря сегодня вечером, поэтому, чтобы у тебя не было предлога не писать мне, я сажусь, чтобы сплести для тебя такую байку, какая получится при данных неблагоприятных обстоятельствах.

Примерно в эту пору в прошлом году мы с тобой вместе наслаждались академической жизнью Оксфорда, а теперь вот он я, в лагере, расположенном в каком-то непроизносимом месте за Амбалой*. Впрочем, тебе это ни о чём не говорит. Что ты знаешь об Амбале? Я сам о ней ничего не знал ещё месяц назад, когда мы получили приказ выступать. Но век живи, век учись. Походы по Индии имеют свои неприятные стороны, самые худшие из которых дизентерия и пыль. Много наших слегло с первой из них, и среди прочих мой капитан, так что я теперь командую ротой.  Думаю, что если бы не высокая привилегия поворчать, то все мы признали бы, что такая жизнь нам по вкусу. Всё время быть в движении, хотя здесь каждые двадцать четыре часа попеременно то мёрзнешь, то жаришься на солнце, - это мне подходит. Кроме того, поговаривают, что дело движется к развязке, и вот-вот начнётся большая драка. О том, что здесь происходит, ты лучше узнаешь из газет, но говорят, что бал может начаться в любую минуту, так что мы идём форсированным маршем, чтобы успеть вовремя. Интересно, как мне это понравится. Возможно, в своём следующем письме я напишу тебе, как свистит пуля, которую в тебя выпустили. Если будет драка, надеюсь, наш полк отличится. Он в превосходном порядке, полковник у нас молодец, его твёрдую руку чувствует весь полк до последнего мальчишки-барабанщика. А уж я сколько пользы принесу, когда стану полковником!

* Амбала (Ambala) –город на севере Индии на границе штатов Харьяна и Пенджаб.

Я своевременно передал вложение в твоём последнем письме твоему заключённому, который быстро продвигается по службе. Лично мне это совершенно не нравится, потому что мне пришлось отказаться от его услуг, а как слуге ему просто цены нет. Но для него это, конечно же, очень хорошо. Он заменяет сержанта моей роты, и лучшей замены у нас ещё не было. На его место я взял очень славного парнишку, ирландца, и он устроил мне собачью жизнь. Взял я его главным образом потому, что он чуть не обогнал меня в беге. Наш майор сам из Пэтов, и, видимо, ему было известно о способностях Ларри. И вот однажды в офицерской столовой он предложил поставить на него против любого из нашего полка в беге на 200 ярдов. Мой капитан согласился и назвал меня. Состязание состоялось на следующий день, и всё висело на волоске, но я всё-таки немного опередил его и выиграл, не посрамив чести нашей старой школы. Это ленивое и рассеянное создание, которому этот факт совершенно безразличен. Флягу с бренди я вынужден теперь держать под замком, но чувство юмора и полное добродушие этой скотины мне импонируют, и я думаю, что и сам он ко мне привязан. Поэтому пока я держу его, впрочем, не уставая жаловаться на перемену после твоего заключённого, - дисциплинированного, пунктуального, скрупулёзного и аккуратного. Можешь не сомневаться, он далеко пойдёт. Он ладит и с солдатами, и с офицерами. В душе он джентльмен, и, кстати говоря, ты бы удивился, насколько изменились к лучшему его манеры и речь. Он почти совершенно избавился от беркширского диалекта. Он прочитал все книги, которые я ему давал и которые брал для него у других, и быстро схватывает хиндустани. Так что, как видишь, я склоняюсь к твоему мнению, что в тот бурный день на вересковой пустоши мы сделали хорошее дело, когда умыкнули твоего заключённого из-под носа у властей нашей родной страны и впервые побывали под огнём. Поскольку ты специалист по этой части, не мог бы ты заодно умыкнуть его милую и прислать её сюда к нам? После морской части путешествия останется всего-то чуть больше 1000 миль на перекладных, и передай ей вместе с моими наилучшими пожеланиями, что ради него стоит пройти и вдвое большее расстояние. Бедняга! Боюсь, что перспективы у него неважные, потому что он может не попасть домой в ближайшие десять лет, и хотя он не из тех, кто легко отчаивается, шансы явно против него, даже если с ним всё будет в порядке. Лучше бы ты не рассказывал мне его историю.

Сразу по завершении этой экспедиции мы будем расквартированы в районе, который славится своими дикими свиньями, и я заранее предвкушаю хорошую охоту. Все, кто пробовал, рассказывали мне, что это далеко превосходит самую лучшую охоту на лис. Я положил глаз на отличную лошадь местной породы, которая дёшево продаётся. Эта зверюга имеет привычку становиться на колени и сбрасывать хозяина, а потом рвать его зубами, зато, пока ты удерживаешься в седле, равных ей нет. Попытаюсь совладать с ней, если смогу заполучить её за подходящую для меня цену.

Больше писать не о чем. Здесь нет никого из твоих знакомых, кроме сержанта-заключённого, а заполнить чем-то письмо домой очень трудно, когда не о ком писать. Хотя да, кстати, здесь есть один малый, прапорщик, только недавно прибывший в полк, так вот он говорит, что помнит нас с тобой по школе. Ему лет восемнадцать – девятнадцать, не больше, думаю, когда мы выпускались, он был ещё в младших классах. В лицо я его не помню, хотя оно очень славное, и вообще он толковый паренёк и настоящий джентльмен. Его фамилия Джонс. А ты его помнишь? Мне его просто сам Бог послал. В этом походе мы делим с ним палатку.

Пиши мне чаще, если любишь меня. Вы дома не понимаете, какое наслаждение доставляют письма. Неважно, о чём ты будешь писать, это всё равно, лишь бы из дома, а то мне, кроме тебя, писать ведь почти что некому.

Играют сбор. Не понимаю, почему, на сегодня переход уже закончен. Нужно выйти и посмотреть, что случилось.

* * * * * * * * * *

Декабрь.

Я только что случайно обнаружил это письмо, о котором совсем забыл, вернее, думал, что отослал его тебе больше трёх недель назад. Мой багаж только что прибыл, и эти каракули оказались среди бумаг. Ну, теперь у меня найдётся, что тебе рассказать, во всяком случае, если хватит времени. Тот сигнал сбора, из-за которого я бросил своё письмо, играли по случаю прибытия в наш лагерь адъютанта главнокомандующего, который привёз новость, что неприятель за рекой Сатледж*. Нам было приказано немедленно выступать с двумя шестифунтовыми орудиями и эскадроном кавалерии, занять и уничтожить форт, который господствует над бродом через реку, и рассеять засевших там негодяев. После этого мы должны были соединиться с основными силами. Наш полковник отдал команду, и в течение часа мы уже были на марше, оставив роту с обозом следовать за нами как сумеют. С этого времени и по настоящий момент форсированные марши и жестокие бои стали нашей ежедневной рутиной.

* Сатледж (Sutlej) – самый крупный приток Инда. Протекает по территории современных Китая, Пакистана и Индии. В 1844 г. по реке Сатледж проходила граница между британской Индией и Пенджабом, где была расположена Сикхская империя. Здесь, по-видимому, описываются события Первой англо-сикхской войны (First Anglo-Sikh War), которая велась в 1845 – 46 гг. между Сикхской империей и Британской Ост-Индской компанией, имевшей, кроме коммерческих, также правительственные и военные функции. В начале XIX столетия британская экспансия на севере Индии некоторое время сдерживалась Сикхской империей, которой правил махараджа Раджит Сингх. Он создал сильную армию, в составе которой были артиллерийские части, обученные европейскими наёмниками. После смерти Раджита Сингха в 1839 г. в стране начался хаос. Двое сыновей раджи умерли при загадочных обстоятельствах: в случае первого подозревали отравление, а на второго ни с того ни с сего обрушилась каменная арка. Англичане воспользовались этим, чтобы подчинить себе последнее независимое индийское государство.

Долина реки Сатледж возле Рупара. Около 1857 г.

Иллюстрация из Википедии http://en.wikipedia.org/wiki/Sutlej

Первая кровь пролилась на следующее утро. Значительные неприятельские силы находились вне форта и оказывали сопротивление на очень сложном участке, заросшем кустарником, так что нам пришлось выбивать их оттуда, что мы и сделали после ожесточённой борьбы. Основная их часть отступила. После этого оставалось взять форт. Оба наши орудия обстреливали его до темноты. Ночью двое артиллеристов, которые вызвались добровольно, подползли к форту и сообщили, что там нет ничего, что могло бы помешать нам ворваться прямо внутрь. Тогда полковник решил начать штурм на рассвете, и моей роте было приказано возглавить атаку. Поскольку капитан отсутствовал, командовать должен был я. Ночью я до последнего был с командиром, он давал мне указания. Если побыть с ним десять минут перед тем, как идти в бой, то и зайцу захочется воевать.

В ста пятидесяти ярдах от форта было укрытие, и там я с этим бедным мальчуганом Джонсом и солдатами провёл остаток ночи в высохшей канаве. За час до рассвета мы были наготове и раздали пайки, а потом они стали подшучивать друг над другом так, как будто мы пришли туда на пикник. Я сидел с часами в руке и чувствовал себя неважно, и думал, что я, пожалуй, больший трус, чем все остальные. Потом появилась полоска света. Я спрятал часы, построил солдат, взлетела ракета – это был сигнал, и мы беглым шагом вышли на открытое место. Мы не преодолели и трети расстояния, как вокруг нас засвистела крупная картечь. Тут я закричал «Вперёд!», и мы побежали изо всех сил. Понимаешь, мне ничего не оставалось, как бежать впереди, они ведь все знали, что я опередил их лучшего бегуна, Ларри, когда он бежал без ружья, но мне это совсем не понравилось, и я благословил бы любую яму или колючий куст, если бы споткнулся и упал, и дал остальным себя нагнать. Но, как это ни досадно, земля была очень ровной, так что я добежал до первой насыпи и перелез через неё, опередив солдат на несколько корпусов, и оказался среди множества чернокожих, заряжавших пушки. Они набросились на меня, как дикие кошки, просто загадка, как мне удалось уцелеть. Я отразил удар сабли одного, увернулся от другого, а третий бросился на меня слева. Я только и успел, что заметить блеск его ятагана, и уже думал, что всё кончено, как вдруг он подскочил вверх, - выстрел сержанта Уинбурна попал ему в сердце. В следующее мгновение мой Ларри пронёсся мимо меня и всадил свой штык в того, что был передо мной. Меня просто наизнанку вывернуло. Не могу представить себе ничего хуже, чем увидеть такое в первый раз, разве что получить такой удар самому. Остальные роты подоспели через минуту, а с ними и сам командир, он подошёл и пожал мне руку, и сказал, что полк может мною гордиться. Тогда я стал осматриваться вокруг и недосчитался этого бедного мальчугана Джонса. Мы нашли его в двадцати ярдах от форта, картечь прошла навылет в двух местах, он был мёртв, но улыбался, как ребёнок во сне. Мы похоронили его в форте. Я срезал несколько прядей его волос и послал его матери. Её последнее письмо было у него в нагрудном кармане, и ещё локон чьих-то каштановых волос. Это я отослал ей тоже вместе с его саблей.

С тех пор мы присоединились к армии и участвовали в трёх или четырёх крупных сражениях, о которых я не могу сказать тебе ничего, кроме того, что мы потеряли треть полка, и каждый раз нам говорили, что это победа. Повышение по службе не заставило себя долго ждать. Мой капитан умер неделю назад от ран и дизентерии, так что теперь я командую ротой по-настоящему. Сколько я ею прокомандую, это другой вопрос, потому что, хотя сейчас и затишье, я вижу, что горячая пора ещё не закончилась.

Как часто мы обсуждали много лет назад, что, должно быть, чувствуешь, когда идёшь в бой! Так вот, главное, что я почувствовал, когда в первый раз во время нашего наступления картечь стала густо падать вокруг, это что-то вроде рези в животе, от которой мне захотелось идти вперёд согнувшись. Но я этому не поддался. Командир ехал верхом прямо за нами и поддразнивал юнцов, которые шли пригнувшись, так весело и хладнокровно, что сразу сделал из нас опытных солдат. А вообще за всем этим дымом, и пылью, и возбуждением, ты едва замечаешь, что творится вокруг. Самое прекрасное зрелище, которое мне довелось увидеть, это как идёт в бой наша артиллерия. Этим ребятам всё нипочём. Они идут напролом через такие места, которые на охоте заставили бы тебя остановиться в нерешительности, - орудия, повозки, люди, оставляя позади всю нашу кавалерию. Ты знаешь, что такое нулла? Это такой здоровенный овраг, что-то вроде высохшего канала, пятнадцати-двадцати футов глубиной. В последнем большом бою мы остановились за одним таким и ждали приказа наступать, и тут во весь опор скачет батарея. Мы все были уверены, что у нуллы они остановятся, а они и уздечки не натянули. «Головное орудие, направо!» – выкрикнул субалтерн*, и они стали спускаться в нуллу боком. Потом «Налево!» - и они стали подниматься по другой стороне, одно орудие за другим, лошади карабкались как кошки там, где моим солдатам, чтобы взобраться, приходилось помогать себе руками, а потом помчались дальше по другой стороне, пока не оказались в 200 ярдах от неприятеля. Тут они с быстротой молнии развернулись к нему лицом.

* субалтерн, субалтерн-офицер - все младшие подчиненные обер-офицеры, ниже ротных начальников. Толковый словарь Даля.

А вообще, работа это тошнотворная, хотя и есть это великое чувство, как будто ты несёшь свою жизнь в своих руках. Говорят, сипайские полки* покрыли себя позором. Среди наших я не видел ничего, похожего на трусость. Сержант Уинбурн отличился везде, где только можно. Он неразлучен со мной, как тень, и я замечаю, что он пытается заботиться о моей драгоценной шкуре и всё норовит оказаться между мной и опасностью. Но о нём в этом мире горевать будут куда больше, чем обо мне. Не думаю, что кто-то кроме тебя, дружище, будет переживать, если завтра меня прихлопнут. Мои ближайшие родственники – тётушки и двоюродные сёстры и братья. Ты знаешь, я никогда не был нытиком, но та жизнь, которую мы здесь ведём, настраивает на серьёзный лад каждого, для кого существует хоть что-то святое. Тебе будет приятно, что у тебя осталось это письмо, если ты больше ничего от меня не получишь. За последний месяц я много раз думал, что мы с тобой больше не увидимся в этом мире. Но в этом или в каком-нибудь другом, ты знаешь, что я всегда был и останусь

твоим преданным другом Г. Истом.

* сипайские полки (Sepoy) – полки из индийцев на службе у англичан. В Первой англо-сикхской войне со стороны Ост-Индской компании на один британский полк приходилось 3 – 4 сипайских.

Лагерь Сатледж, январь.

Дорогой мастер Том,

Последние слова капитана были, чтоб я обязательно написал вам, если с ним что случится. Вот я и взялся за перо, хотя вы и сами увидите, что писать я не мастак, чтоб рассказать вам о несчастье, которое постигло наш полк. Потому что, спросите в нашем полку кого хотите, первого попавшегося, и он вам скажет, что наш капитан был лучшим офицером, который когда-нибудь водил людей в атаку. Нет, таких немало, которые идут в бой храбрые как львы, и картечь им что гнилые яблоки, а солдаты, если они солдаты, за такими всегда пойдут. А вот манеры и обычаи капитана другое дело. У него было в запасе доброе слово для каждого бедняги, который ранен, или болен и устал, а на себя он не обращал внимания, и, так сказать, не задавался. В этом-то вся и разница.

В прошлое воскресенье это было, мы атаковали там, где неприятель был очень силён, пушки у них были по всему фронту, и огонь они вели, пока мы не подошли к ним вплотную, а кто бежал, тех резали и кололи штыками, это когда мы уже оказались среди них, пощады никому не давали; а ещё там были высокие земляные насыпи, через них нужно было лезть, а за ними опять пушки. Полк наш шёл впереди, и потеряли мы столько офицеров и рядовых, что когда добрались до них, наши просто озверели, страшно было видеть, что там творилось, а если в плен кого и взяли, то разве что по ошибке.

Когда дали команду готовиться к бою, я и ещё трое или четверо решили держаться рядом с капитаном, потому что все знали, что его ничто не остановит, и себя он не бережёт. Пыль, дым и шум стояли такие, что ничего вокруг было не видать и не слыхать, когда наш полк пошёл в бой, но ещё когда мы построились боевым порядком и получили приказ наступать, я успел прикинуть, что расстояние там было где-то как от нашего старого коттеджа до Соколиного Уступа, это до пушек, которые били по нам всю дорогу. Наша цепь наступала в большом порядке, только люди падали, и когда мы подошли на шестьдесят ярдов, офицеры бросились вперёд и взмахнули саблями, потому что давать команду словами было бесполезно, и ряды сломались, чтобы бежать отбивать пушки у неприятеля. Я и все остальные побежали за капитаном, но он так лёгок на ногу, что был впереди всех ярдов на десять, когда добежал до насыпи, и взобрался туда, прежде чем мы успели добежать. Но хотя они набросились на него со всех сторон как пчёлы, пока мы оказались рядом, его не тогда ранили. Там дальше были ещё пушки, и мы, и они кинулись туда все вместе. Хоть мы их и побили, но это были здоровенные отчаянные парни, многие из них дрались до последнего, так что, так сказать, человек и сам не замечал, как его ранили. Я держался как можно ближе к капитану, но иногда и о себе ведь надо позаботиться. Когда мы дошли по последних пушек, Ларри, это капитанский слуга, попытался один развернуть пушку, чтоб стрелять по неприятелю, пока он всей кучей переправляется через реку. Я повернулся, чтоб ему помочь, а когда в следующее мгновение оглянулся, увидел, что капитан шатается как пьяный, это он-то, всегда такой сильный и быстрый, и с начала войны на нём ни царапины не было, и вот, чуть не в последнюю минуту, потому что в тот день мы разбили неприятеля наголову и утопили в реке. Я подбежал к нему до того, как он упал, и мы осторожно уложили его на землю. Что могли, мы всё для него сделали, но кровь хлестала страшно из резаной раны в боку, и рука у него была сломана, и ещё две пулевые раны. Наш хирург был убит, так что прошло несколько часов, пока его перевязали как следует, и если он поправится, это будет просто милосердие Божие. Хотя доктора говорят, что если не будет лихорадки и дизентерии, и если увезти его отсюда домой, то, кто знает, может он и поправится, но в нашем полку ему уже не служить.

Надеюсь, мастер Том, что рассказал вам всё, что капитан хотел бы, чтоб вы знали, только писать я не мастак, так что вы уж извиняйте за ошибки. И если вам это не очень трудно, то если капитан уедет домой, не могли бы вы мне писать как раньше, как там идут дела, а то капитан всегда давал мне об этом прочитать, когда приходила почта. Это сильно помогает не унывать в чужой стране, а то иногда это очень тяжело. Есть ещё кое-какие вещи, которые я осмелился послать через товарища, который едет домой по болезни. Так, ничего особенного, но я надеюсь, что вы примете саблю, она принадлежала одному офицеру, а остальное ей. А насчёт того, что было в последнем письме, которое вы мне переслали, то я посылаю ей вместе с вещами письмо, если мисс Винтер, которая всегда была так добра, или вы сами, ей это передадите. Посылаю ей свой поклон, так же как и вам, и надеюсь, что вы в добром здравии, и все мои друзья.

Ваш покорный слуга,

Генри Уинбурн,

Старший сержант 101 полка.

Март.

Дорогой Том,

Я начинаю думать, что, может быть, ещё тебя увижу, хотя чуть не отправился на тот свет. Надеюсь, письмо сержанта Уинбурна и сводки о потерях, в которые, как я вижу, меня занесли как «опасно раненого», тебя не очень напугали. Война кончилась, и, если я переживу путешествие в Калькутту, мы с тобой увидимся летом, если будет на то воля Божья. Конец был такой же, как начало – мы штурмовали батарею. Наш полк понёс большие потери, под ружьём осталось всего 300 человек, остальные погибли или в госпитале. Мне горько думать об этом, и я очень слаб и могу писать только по несколько строчек за раз, но буду продолжать это письмо, как смогу, чтобы успеть к следующей почте.

*  *  *  *  *

С тех пор как я начал это письмо, мне стало хуже. Поэтому, на случай, если мне не удастся его закончить, напишу сразу о самом главном. Уинбурн не раз спасал мне жизнь, и, кроме того, он один из самых храбрых и благородных людей на свете, поэтому я хочу позаботиться о нём на случай, если со мной что-нибудь случится. Я составил завещание и назначил тебя своим душеприказчиком, и оставил ему наследство. Ты должен купить ему увольнение со службы и проследить, чтобы он добрался домой и как можно скорее женился на своей инглборнской красотке. Я хочу, чтобы ты знал, что если его наследства окажется недостаточно для этого и для того, чтобы всё уладить с этим старым злыднем, её папашей, моё первейшее желание заключается в том, чтобы он получил столько, сколько для этого нужно. Он лежал в госпитале с серьёзным ранением и слово за слово рассказал мне всю эту историю, которую ты обрисовал мне лишь в общих чертах. Если эта молодая особа его не дождётся и не выйдет за него, я потеряю веру в слабый пол. Вот теперь, когда это сделано, мне стало спокойней.

Дай-ка подумаю, последний раз я писал тебе больше шести недель назад, как раз перед нашим последним большим сражением. Ты всё узнаешь о нём из газет задолго до того, как это получишь – это была кровавая баня, я не хочу вспоминать об этом. Меня ранили в их последнем укреплении, и там бы я и истёк кровью, если бы не Уинбурн. Он ни на секунду не оставил меня, хотя со всех сторон убивали, грабили и всячески бесчинствовали, а это большой соблазн для человека, когда кровь у него кипит и он видит за этим занятием своих товарищей, да ещё и после всего того, что было в то утро. И это ещё не всё, он изловил моего ирландца и заставил его остаться со мной тоже, и вдвоём они сумели приподнять меня и остановить кровь, хотя всё висело на волоске. Я не думал, что им это удастся. Ты не представляешь, какое это странное ощущение, когда из тебя вытекает жизнь. Я был в полном сознании и понимал всё, что они делали и говорили, мысли у меня были совершенно ясными и не путались, но всё это было как во сне. Я думал о тебе и ещё о целой куче людей дома, и о разных других вещах. Боли не было, а только эта странная смесь из сна и яви, и сна становилось с каждой минутой всё больше и больше. Не думаю, что смог бы открыть глаза и заговорить, во всяком случае, мне этого не хотелось, я и не пробовал. Несколько раз мне приходила в голову мысль о смерти, но то ли потому, что я был в этом странном состоянии, то ли не знаю из-за чего ещё, но единственное, что я чувствовал, это сильнейшее любопытство. Должно быть, я лежал так часа четыре или пять, а Уинбурн поддерживал мне голову и смачивал губы ромом с водой, прежде чем сумели найти доктора. Он гонял Ларри туда-сюда, пока тот не нашёл, или не занял, или не украл это питьё, а потом всё время заставлял его совершать короткие вылазки на поиски помощи, полевого госпиталя, доктора или хоть кого-нибудь из медиков, из которых наш Ларри всё время возвращался с пустыми руками. Лично я думаю, что он использовал эти драгоценные минуты, когда не был на глазах у сержанта, на то, чтобы грабить. Наконец, у Уинбурна лопнуло терпение, и я услышал, как он говорит Ларри, что сам пойдёт поищет доктора, и тут меня подвинули так осторожно, как будто я больная девочка. Когда он уходил, я слышал, что он хромает, но узнал о том, что он ранен, только долгое время спустя.

Когда они меня нашли, Ларри так причитал и суетился, что теперь должна была наступить обратная реакция, и он стал нежно и ласково перебирать в уме всё, что можно поиметь с «кэптена» и его вещей. Я обнаружил это отчасти благодаря его привычке разговаривать с собой вслух, а отчасти благодаря предосторожностям, которые он принял, проверив, где мои часы и кошелёк и вообще всё, что у меня при себе было. Мне было ужасно забавно его слушать. Вскоре я обнаружил, что он рассматривает мои ботинки, после чего заявил, что они «вполне елегантные», и озаботился тем, подойдут они ему или нет. «Серджент» ведь их взять всё равно не захочет. Затем он заявил, между прочим, начиная их расшнуровывать, что «кэптен» никогда не обогнал бы его, если бы не эти ботинки, которые «стоят десяти футов форы на каждый фарлонг*». Теперь, вещал он, конечно, уже поздно, а вот что бы я сказал насчёт того, чтобы бежать с ним снова, босиком? Этого я уже стерпеть не мог, немного приоткрыл глаза, шевельнул рукой и сказал «Идёт». Я хотел ещё добавить «мерзавец», но на это сил уже не хватило. Выражение ужаса на физиономии Ларри, которое я успел разглядеть, пока глаза у меня были приоткрыты, заставило бы меня просто покатиться со смеху, если бы только были силы. Я думаю, это моё решение, что он не будет разгуливать в моих ботинках, помогло мне выкарабкаться. Но как только Уинбурн вернулся с доктором, мастер Ларри исчез, и я сильно сомневаюсь, что увижу его ещё когда-нибудь во плоти. Уж он-то будет всеми силами этого избегать. Наш полк, вернее, то, что от него осталось, сейчас в Пенджабе, и он тоже там. Уинбурн, как я уже писал, серьёзно ранен, но опасности нет. У меня есть основания надеяться, что его демобилизуют по состоянию здоровья. Можешь не сомневаться, что я употреблю всё своё влияние, чтобы он сопровождал меня домой. Наш командир так добр ко мне, что, думаю, он как-нибудь это устроит.

* фарлонг (furlong) - единица длины в системе английских мер, которая используется для измерения расстояния на скачках. Равна 220 ярдам или 201,168 м.

Должно быть, мне уже намного лучше, раз я столько сумел написать. Первые десять строчек, которые я написал неделю назад, чуть меня не прикончили, а теперь вот сколько нацарапал и почти не устал. Если этого мерзавца Ларри за этот год не повесят, и он вернётся на родину, я с ним ещё посоревнуюсь и покажу ему, где раки зимуют.

Мысль о путешествии по морю в старушку Англию просто живительна, и я собираюсь изо всех сил бороться за то, чтобы увидеть тебя снова, дружище. Да благословит тебя Бог. На всякий случай пиши мне на адрес моего агента в Калькутте, как раньше.

Всегда твой, полуживой, но любящий тебя всем сердцем друг,

Г. Ист.

Предыдущая

Следующая