© Юлия Глек, перевод и примечания, 2010.

Томас Хьюз

Thomas Hughes

ТОМ БРАУН В ОКСФОРДЕ

TOM BROWN AT OXFORD

Продолжение романа "Школьные годы Тома Брауна"

Перевод и примечания Юлии Глек

оригинал на Project Gutenberg http://www.gutenberg.org/etext/26851

Глава 50

Эпилог

Главная

Предисловие переводчика

Том Браун в Оксфорде

Введение

Глава 1

Колледж Св. Амвросия

Глава 2

На реке

Глава 3

Завтрак у Драйсдейла

Глава 4

Лодочный клуб колледжа Св. Амвросия, его руководство и бюджет

Глава 5

Служитель Харди

Глава 6

Как Драйсдейл и Блейк отправились на рыбалку

Глава 7

Взрыв

Глава 8

История Харди

Глава 9

Искушение Брауна

Глава 10

Летний триместр

Глава 11

Мускулистое христианство

Глава 12

Взгляды капитана

Глава 13

Первое столкновение

Глава 14

Замена в команде и что из этого вышло

Глава 15

Буря собирается и разражается

Глава 16

Буря бушует

Глава 17

На новом месте

Глава 18

Деревня Инглборн

Глава 19

Предвестие лучшей погоды

Глава 20

Примирение

Глава 21

Колледж Св. Амвросия принимает у себя капитана Харди

Глава 22

Отъезды ожидавшиеся и неожиданные

Глава 23

Инглборнский констебль

Глава 24

Экзамены "скулз"

Глава 25

День Поминовения

Глава 26

Прогулка на лугу Крайст Чёрч

Глава 27

Нотация, прочитанная львице

Глава 28

Окончание первого курса

Глава 29

Переписка на каникулах

Глава 30

Праздник в Бартон-Мэнор

Глава 31

За сценой

Глава 32

Кризис

Глава 33

Браун Patronus

Глава 34

Mηδέν ΰγαν

Глава 35

Второй курс

Глава 36

На берегу реки

Глава 37

В ночном карауле

Глава 38

Мэри в Мэйфере

Глава 39

Ночной караул и что из этого вышло

Глава 40

Погоня

Глава 41

Суждения и затруднения лейтенанта

Глава 42

Третий курс

Глава 43

Послеобеденные посетители

Глава 44

И снова письма

Глава 45

Магистерский триместр

Глава 46

Из Индии в Инглборн

Глава 47

Свадьба

Глава 48

Начало конца

Глава 49

Конец

Глава 50

Эпилог

Список примечаний

Оксфорд, план города, 1850 г.

- Отчего ты так печален, дорогой? О чём ты думаешь?

- Так, ни о чём.

- Неправда. Ну же, скажи, в чём дело. У тебя теперь нет права что-нибудь скрывать от меня.

- Для меня невыносима мысль, что тебе пришлось продать Цыганочку. До сих пор у тебя всегда была верховая лошадь. Тебе будет ужасно не хватать верховой езды, дорогая, я уверен.

- Я отлично обойдусь без катания верхом. Я так горжусь тем, что усвоила урок, который ты мне преподал. Вот увидишь, я стану отличной женой бедняка. И я старалась заниматься хозяйством вместе с мамой и знаю, как выбирать мясо, и всякие другие полезные вещи. И я сама сшила всё своё постельное и столовое бельё. Скоро я начну ненавидеть любую роскошь так же сильно, как ты.

- Но, Мэри, зачем же впадать в крайности. Я никогда не говорил, что нужно ненавидеть любую роскошь. Я только говорил, что почти все, кого я знаю – рабы роскоши.

- Да, а я ненавижу всё, что делает меня рабыней.

- Ах ты, моя милая свободная женщина. Но раз уж мы опять вернулись к этой теме, Мэри, то я хочу ещё раз поговорить с тобой о том, чтобы нанять тебе камеристку. Мы вполне можем себе это позволить, вот и давай её наймём.

- Я не сделаю ничего подобного.

- Даже ради меня, Мэри?

- Да, даже ради тебя. Ладно бы ещё оставить мою милую Цыганочку, но снова нанять камеристку! Чтобы она только и делала, что изводила меня, притворяясь, что заботится о моей одежде и причёске. Я не знала, что такое свобода, пока не отделалась от этой бедной, глупой, ворчливой Хиггинс.

- Но можно ведь найти славную девушку, которая будет тебе помогать.

- Нет, я больше никогда не найму женщину только для того, чтобы она ухаживала за мной. Это несправедливо. К тому же, дорогой, ты должен признать, что я стала выглядеть лучше с тех пор, как сама причёсываюсь. Разве у меня раньше так блестели волосы?

- Нет, никогда. А вот и ланч готов.

Они уселись на краю склона и съели привезённые с собой холодную курицу и язык с удовольствием, которое придают еде молодость, долгая прогулка верхом и свежий воздух.

Мэри была веселее и оживлённее, чем обычно, но Том отвечал ей через силу. Вскоре она это заметила. Повисла пауза, которую она прервала с некоторым усилием:

- Опять этот взгляд. А сейчас ты о чём задумался? Мне нужно знать.

- Задумался? Прости, дорогая, больше это не повторится, - с улыбкой ответил он, но улыбка эта потухла под её пристальным, любящим взглядом, и он, слегка отвернувшись, стал смотреть вниз на долину.

Некоторое время она молча смотрела на него, и её прекрасное юное лицо менялось, как меняется море летом, когда над ним проплывают лёгкие облачка. Наконец, она пришла к какому-то решению и, сняв с себя шляпку для верховой езды, бросила её на дёрн, а вместе с ней перчатки и хлыст, и, подвинувшись к нему поближе, положила свою ладонь на его руку. Он с нежностью посмотрел на неё и сказал, гладя её по волосам:

- Берегись солнца, Мэри, подумай о цвете лица.

- О, здесь такой воздух, что с цветом лица всё будет в порядке. К тому же ты сидишь между мной и солнцем. А теперь ты просто должен  сказать мне, о чём задумался. Я уже не в первый раз замечаю у тебя этот взгляд. Я, знаешь ли, твоя жена и имею право знать, о чём ты думаешь, и делить с тобой и радость, и горе. Я не собираюсь отказываться от прав, которые приобрела, выйдя за тебя замуж.

- От прав, дорогая! От этих несчастных прав, которые ты приобрела, сменив фамилию и дав мне клятву. Вот от этого-то мне временами и становится грустно, как подумаю, чтó ты приобрела и какую заплатила за это цену. Становится, даже если ты сидишь рядом, как сейчас, положив свою руку на мою, и я ощущаю милое бремя твоего чистого существа на своей запятнанной и сбитой с толку мужественности.

- Но это была моя собственная сделка, ты же знаешь это, дорогой. Я заключала её с открытыми глазами и довольна покупкой.

- Если бы я ещё это чувствовал!

- Но ведь ты знаешь, что это правда.

- Нет, дорогая, в том-то и дело! Я не знаю, что это правда. Часто я чувствую, что это совсем неправда. Это была неравная сделка, которую одна сторона заключила с открытыми глазами и получила все преимущества, и эта сторона – я.

- Я не позволю тебе так зазнаваться, - сказала она, похлопав его по руке и ещё смелее посмотрев ему в глаза. – Почему ты считаешь себя таким умным, чтобы получить всю выгоду от этой сделки? Я не собираюсь признавать, что ты настолько уж  сообразительнее и предусмотрительнее меня. Женщины не менее сообразительны, чем мужчины. Возможно, выгода здесь как раз на моей стороне.

- Но какой ценой, Мэри! Только подумай, от чего тебе придётся отказаться. Наверно, ты ещё не поняла этого.

- Как, ты опять решил вернуться к верховым лошадям и камеристкам? А я думала, что убедила тебя.

- Это лишь незначительная часть цены. Ты оставила дом, в котором все тебя любили. Ты знала и чувствовала это столько, сколько себя помнишь.

- Да, дорогой, и я и сейчас это чувствую. Дома меня любят по-прежнему, несмотря на то, что теперь я твоя жена.

- Дома! Но теперь это уже больше не твой дом.

- Да, но теперь у меня есть свой собственный. Новый дом с новой любовью и старый дом – со старой.

- Новый дом вместо старого, бедный - вместо богатого, дом, в котором ты будешь слышать голос горя и страданий этого мира, вместо дома, в котором у тебя было…

- В котором у меня не было тебя, дорогой. Вот она, моя сделка. Я решила, что ты будешь моим – решила приобрести тебя, как ты сам выразился. Я заплатила свою цену и получила то, что хотела, и – ты ведь знаешь, я всегда была своевольной оригиналкой, – я вполне довольна.

- Да, Мэри, ты приобрела меня, но ты не знаешь, дорогая, чтó ты приобрела. Порой я сам содрогаюсь от собственного эгоизма, когда думаю о том, какой могла бы быть твоя жизнь, если бы я оставил тебя в покое, и какой она будет со мной.

- И какой же она могла бы быть, дорогой?

- Ты могла бы выйти за кого-нибудь с деньгами, кто мог бы дать тебе всё то, к чему ты привыкла.

- Пожалуй, я начну думать, что ты всё-таки веришь в роскошь, раз всё время о ней говоришь. Нельзя проповедовать одно, а делать другое. Я поверила в то, что ты проповедуешь, - в то, что от умножения искусственных потребностей одно только горе. У твоей жены их быть не должно.

- Да, но не стоит пренебрегать богатством и положением в обществе. Я почувствовал это теперь, когда ничего уже не поправишь, и мне нужно думать о твоём благополучии. Но их потеря – ничто по сравнению с тем, через что тебе ещё придётся пройти.

- Что ты имеешь в виду, дорогой? Конечно, у нас будут свои трудности, как  у всех.

- Я имею в виду, Мэри, что ты могла бы, по крайней мере, выйти за довольного жизнью человека, из тех, кто считает, что мир, в котором мы живём, очень хорош, и всё в нём идёт как надо, и всё ему в нём ясно, а не за такого, как я, - с вечными сомнениями и дилеммами, который видит в мире вокруг себя много зла и ещё больше – в себе самом.

- И ты думаешь, мне тогда было бы лучше?

- Да, лучше. Ты была бы счастливее. Какое право я имел взваливать на тебя свои тревоги? Ведь я знал, что ты, дорогая, не сможешь жить со мной и не беспокоиться и не волноваться, когда я сам озабочен и неудовлетворён.

- А что, если я вышла за тебя не ради комфорта?

- Милая, ты просто об этом не думала, а я был слишком большим эгоистом, чтобы подумать за тебя.

- Вот видишь, всё так, как я и говорила.

- Что ты имеешь в виду?

- Я имею в виду, что ты не прав, если думаешь, что я не знала, на что шла. Я выходила за тебя не ради комфорта, дорогой, и всё хорошо обдумала, да, обдумала много раз. Так что не думай, что ты меня обманул.

- Я с радостью откажусь от этой мысли дорогая, если ты сможешь меня переубедить.

- Тогда ты меня выслушаешь?

- Да, и ушами, и сердцем.

- Помнишь тот год, когда мы с тобой встретились, как мы вместе танцевали и собирали орехи, - беспечные мальчик и девочка…

- Помню ли! Да разве я когда-нибудь…

- Не перебивай. Конечно, помнишь и готов сказать, что полюбил меня с первого взгляда, как только увидел у окна на Хай-стрит. Ну что ж, может быть, я с удовольствием выслушаю всё это как-нибудь в другой раз, но сейчас я говорю с тобой откровенно. Ты понравился мне тогда, потому что ты кузен Кэти и был чуть ли не первым моим партнёром на балу, и танцевал без устали, и вообще был весёлым и любезным, хотя уже в те дни порой пробовал читать нотации.

- Но, Мэри…

- Молчи и слушай. Ты понравился мне тогда. Но можешь не зазнаваться и не льстить себе. Это был только девичий каприз. Тогда я бы за тебя не вышла – не отдала бы себя тебе. Не думаю, что смогла бы пойти на это даже в ту ночь, когда ты пытался поймать меня на удочку из вереска и гелиотропа, хотя я сохранила их, и они есть у меня до сих пор. А потом была та сцена в коттедже у старого Саймона, и я решила, что больше никогда не захочу тебя видеть. А потом я стала выезжать в свет в Лондоне и поехала за границу. Целый год я почти ничего о тебе не слышала, потому что Кэти в своих письмах о тебе почти не упоминала, и хотя порой мне хотелось узнать, что ты делаешь, я была слишком горда, чтобы спросить. А тем временем я выезжала в свет и развлекалась, и мне говорили множество комплиментов - таких, каких ты никогда мне не говорил, - и я знакомилась с приятными молодыми людьми, знакомыми папы и мамы, и у многих из них были хорошие состояния. Но я больше ничего не буду рассказывать тебе о них, а то ты опять начнёшь распространяться о роскоши, к которой я привыкла. Потом до меня опять начали доходить новости о тебе. Кэти приехала к нам погостить, а ещё я встретилась с некоторыми твоими друзьями по Оксфорду. Бедняжка Кэти! Она только о тебе и говорила, она была наполовину напугана, наполовину обрадована твоими дикими высказываниями и поступками, но всегда была твоим самым лучшим и преданным другом. А вот некоторые другие совсем не были тебе друзьями, и я слышала о тебе много злых и насмешливых слов и историй о твоих чудовищных речах и поведении. Одни говорили, что ты спятил, другие – что ты хочешь казаться эксцентричным, что ты не можешь жить в обществе равных себе и ищешь общества низших, потому что любишь, чтобы тебе льстили. Я слушала и обдумывала всё это, и, поскольку я сама своевольна и эксцентрична, мне всё больше и больше нравилось про тебя слушать, и я стала надеяться, что когда-нибудь ещё тебя увижу. Мне любопытно было самой посмотреть, насколько ты изменился, и к лучшему или к худшему.

И, наконец, пришёл день, когда я увидела тебя снова, ты нёс на руках эту бедную хромую девочку, а потом ты сам знаешь, что случилось. И вот теперь мы с тобой муж и жена. Так что, пожалуйста, никогда больше не принимай этот задумчивый вид из-за  глупой мысли, что ты меня обманул, и что я не знала, что делала, когда брала тебя в мужья «в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в здоровье и в болезни, пока смерть не разлучит нас». Ну, что ты теперь на это скажешь?

- О себе – ничего, зато тут можно много сказать о тебе. Теперь, милая, я ещё яснее вижу, какого храброго, великодушного и милосердного ангела я к себе привязал. Но это только заставляет меня презирать себя ещё больше.

- Как! Ты собираешься ослушаться меня вот так, сразу?

- Милая, я не могу иначе. Всё то, что ты говоришь, только доказывает, что ты пошла на все жертвы, а я получу все преимущества. Такой человек, как я, не имеет права отягощать своим бременем такую женщину, как ты.

- Но ты здесь ни при чём. Ведь как раз за то, что ты был не в ладах со всем миром и страдал из-за несправедливостей, которые видел на каждом шагу, и боролся за что-то высшее и лучшее, и становился на сторону бедных и слабых, и сочувствовал им, - вот за что я тебя полюбила. Если бы ты был довольным собой и всем миром молодым джентльменом на хорошем счету в обществе, мы бы с тобой сейчас здесь не сидели.

- Ах, Мэри, всё это хорошо для мужчины. Это мужское дело. Но зачем же делать несчастной женщину? Зачем втягивать тебя во все эти дилеммы, сомнения, мечты и труд?

- А почему бы и нет?

- Жизнь женщины должна быть радостной и красивой. Долг любого мужчины – защищать её от всего, что может взволновать, причинить боль или запачкать.

- А разве у женщины не такая же душа, как у мужчины?

- Боже упаси!

- Почему же тогда мы не можем разделять с вами ваши высочайшие устремления?

- Разделять наши высочайшие устремления! Да, когда они у нас есть. Но когда мы снова и снова попадаем в одну и ту же трясину и застреваем там, уже не видя никаких высоких устремлений и вообще ничего высокого… Мужчина должен быть эгоистичной скотиной, чтобы тащить туда за собой тех, кого он любит, если он действительно любит.

- Ну вот, Том, - сказала она почти мрачно, - теперь ты изменяешь самому себе. Неужели ты согласился бы расстаться со своими глубочайшими убеждениями? Неужели ты смог бы вернуться к тому времени, когда все эти вещи были тебе безразличны?

- Нет, дорогая, не мог бы. Сознание темноты в собственной душе и вокруг порождает стремление к свету. И тогда наступает рассвет, пусть даже туманный, но света уже достаточно, чтобы искать дорогу, - он на мгновение остановился и добавил, - и его становится всё больше и больше, а потом наступает день. Да, теперь я начинаю понимать это.

- Но почему бы тогда не относиться ко мне как к равной? Почему бы не дать мне искать дорогу рядом с тобой? Разве женщина не чувствует несправедливости, которые творятся в мире? Неужели она не может стремиться к тому, чтобы исправить их, и молиться о том, чтобы они были исправлены? Мы точно так же не созданы для того, чтобы сидеть в дорогих шелках и тратить деньги, как вы не созданы, чтобы копить их и кричать о том, как всё хорошо, когда на самом деле ничего не хорошо. А если женщина не может много сделать сама, то она может любить и уважать того, кто может.

Он повернулся к ней, наклонился и поцеловал её сначала в лоб, а потом в губы. Она подняла на него сияющие глаза и спросила:

- Разве я не права, дорогой?

- Да, ты права, а я поступался своими убеждениями. Ты сняла камень с моего сердца, дорогая. Отныне у нас будут общие и душа, и разум. Ты дала мне почувствовать, что нужно мужчине и какая помощь ему дана.

Он посмотрел ей в глаза и снова поцеловал её, а потом встал навстречу ощущению новой жизни, которое подняло его и поставило на ноги. Так стоял он с разгоревшимся лицом, глядя куда-то в осеннюю даль, и сердце его скорбело, хотя и не без надежды, «о прошлом и его ошибках»*. Сначала она продолжала сидеть, глядя ему в лицо, и несколько минут ни он, ни она не говорили и не двигались. Потом и она тоже встала, подошла к нему

* «о прошлом и его ошибках» - в оригинале "sorrowing, back through all the faultful past" – немного изменённая цитата из поэмы Альфреда Теннисона (Alfred, Lord Tennyson, 1809 - 1892) «Принцесса» (The Princess), часть 7.

И взявшись за руки, они

Вдвоём пошли среди холмов,

В тот мир, что видится вдали,

В тот старый мир, что вечно нов.

* четверостишие из стихотворения Альфреда Теннисона «Сон наяву» (The Day-Dream). В оригинале оно часто используется в «валентинках».

Да, этот новый мир, в который они вместе вошли через золотые ворота, на самом деле очень, очень стар. Таким же новым и старым он был до нас для наших отцов и матерей, и таким же его увидят наши собственные дети, - ярким и чистым. И он будет становиться всё ярче и чище для кротких, справедливых и чистых сердцем, - для каждого мужчины и каждой женщины, которые живут в нём так, должны жить дети Отца своего - его Создателя и Господина. Им, и только им был дан этот мир, старый и новый одновременно, и всё, что в нём есть, чтобы наслаждаться этим свободно и от души. Все остальные лишь занимают в нём место, на которое не имеют права. Они «сеют много, а собирают мало; едят, но не в сытость; пьют, но не напиваются; одеваются, а не согреваются; зарабатывающий плату зарабатывает для дырявого кошелька»*. Но те, кто сейчас перед нами, владеют этим миром и всем, что в нём есть, как богатым наследством, принадлежащим им по праву, потому что обращаются с ним как возлюбленные дети Того, кто держит в руке своей и этот мир, и их самих, и никакая сила ни на земле, ни в аду не выхватит их из руки их Отца.

* Ветхий Завет, Книга Пророка Аггея, 1:6, Синодальный перевод.

FINIS*

* Конец (лат.)

Предыдущая