© Юлия Глек, перевод и примечания, 2010.

Томас Хьюз

Thomas Hughes

ТОМ БРАУН В ОКСФОРДЕ

TOM BROWN AT OXFORD

Продолжение романа "Школьные годы Тома Брауна"

Перевод и примечания Юлии Глек

оригинал на Project Gutenberg http://www.gutenberg.org/etext/26851

Глава 19

Предвестие лучшей погоды

Главная

Предисловие переводчика

Том Браун в Оксфорде

Введение

Глава 1

Колледж Св. Амвросия

Глава 2

На реке

Глава 3

Завтрак у Драйсдейла

Глава 4

Лодочный клуб колледжа Св. Амвросия, его руководство и бюджет

Глава 5

Служитель Харди

Глава 6

Как Драйсдейл и Блейк отправились на рыбалку

Глава 7

Взрыв

Глава 8

История Харди

Глава 9

Искушение Брауна

Глава 10

Летний триместр

Глава 11

Мускулистое христианство

Глава 12

Взгляды капитана

Глава 13

Первое столкновение

Глава 14

Замена в команде и что из этого вышло

Глава 15

Буря собирается и разражается

Глава 16

Буря бушует

Глава 17

На новом месте

Глава 18

Деревня Инглборн

Глава 19

Предвестие лучшей погоды

Глава 20

Примирение

Глава 21

Колледж Св. Амвросия принимает у себя капитана Харди

Глава 22

Отъезды ожидавшиеся и неожиданные

Глава 23

Инглборнский констебль

Глава 24

Экзамены "скулз"

Глава 25

День Поминовения

Глава 26

Прогулка на лугу Крайст Чёрч

Глава 27

Нотация, прочитанная львице

Глава 28

Окончание первого курса

Глава 29

Переписка на каникулах

Глава 30

Праздник в Бартон-Мэнор

Глава 31

За сценой

Глава 32

Кризис

Глава 33

Браун Patronus

Глава 34

Mηδέν ΰγαν

Глава 35

Второй курс

Глава 36

На берегу реки

Глава 37

В ночном карауле

Глава 38

Мэри в Мэйфере

Глава 39

Ночной караул и что из этого вышло

Глава 40

Погоня

Глава 41

Суждения и затруднения лейтенанта

Глава 42

Третий курс

Глава 43

Послеобеденные посетители

Глава 44

И снова письма

Глава 45

Магистерский триместр

Глава 46

Из Индии в Инглборн

Глава 47

Свадьба

Глава 48

Начало конца

Глава 49

Конец

Глава 50

Эпилог

Список примечаний

Оксфорд, план города, 1850 г.

Дворец Хэмптон Корт. Южный фасад, спроектированный архитектором Кристофером Реном (Christopher Wren). Современная фотография. Иллюстрация из Википедииhttp://en.wikipedia.org/wiki/Hampton_Court_Palace

Дворец Хэмптон Корт. Двор с фонтаном, спроектированный архитектором Кристофером Реном (Christopher Wren). Современная фотография. Иллюстрация из Википедииhttp://en.wikipedia.org/wiki/Hampton_Court_Palace

Хэмптон Корт. Сад в стиле Генриха VIII. На заднем плане Банкетный домик Уильяма III, дата постройки 1700. Современная фотография. Иллюстрация из Википедииhttp://en.wikipedia.org/wiki/Hampton_Court_Palace

Это северо-восточное настроение, пожалуй, представляет собой наилучшую физическую аналогию тому духовному состоянию, в котором теперь пребывает наш герой.

Кризис прошёл, ему удалось пройти через «глаз бури», и теперь он без руля и без ветрил дрейфовал где-то на её окраине в относительной безопасности, но будучи пока совершенно не в состоянии взять в свои руки управление кораблём и заставить его слушаться руля. Шторм мог опять разразиться в любую минуту и застать его таким же беспомощным, как прежде.

Он не смог сразу же последовать совету Драйсдейла и прекратить свои посещения «Клушиц». Через день или два он зашёл туда опять, но только ненадолго; он перестал оставаться там после того, как остальные посетители бара расходились, и избегал разговоров с Пэтти наедине так же старательно, как искал их прежде. Эта перемена в его поведении привела её в недоумение, и, будучи не в силах её объяснить, она почувствовала себя задетой и подумывала о мести. Она была готова отплатить ему сотней мелких способов, которыми владеют даже наименее искушённые представительницы её пола и используют для того, чтобы держать в повиновении худшую часть человечества, которая носит брюки. Если бы она на самом деле была в него влюблена, всё было бы иначе; но этого не было. За последние шесть недель её, конечно, частенько посещали мечты о том, как хорошо было бы стать леди, иметь своих собственных слуг и ездить в карете, как дочери и жёны сквайров и приходских священников в её родных краях. Он ей нравился, и даже очень, и в скором времени это вполне могло бы перерасти во что-нибудь действительно опасное; но пока что это чувство было очень поверхностным. Собственно говоря, в последнее время поведение поклонника скорее её пугало, чем привлекало, и даже несмотря на свою обиду, она почувствовала облегчение, когда он начал вести себя скорее как старший брат. Но она была бы чем-то большим, чем женщина, если бы не обиделась на эту перемену; поэтому вскоре ко всем прочим его заботам прибавились уколы ревности. В «Клушицах» начали появляться другие постоянные посетители. Помимо того, что Драйсдейлу пополам с Томом принадлежала честь быть первооткрывателем «Клушиц», он был ещё там самым крупным клиентом. Как-то туда зашёл Сен-Клу и привёл с собой Чентера, с которым Пэтти была особенно любезна, - не потому, что он ей хоть сколько-нибудь нравился, а потому, что видела, что это бесило Тома. Хотя он не мог остановиться ни на ком конкретно, но чувствовал, что его теснит мужская половина человечества в целом. В минуты просветления ему часто хотелось, чтобы она взяла это в свои руки и сама бросила его раз и навсегда; и всё же он не мог просто взять и перестать туда ходить. Часто, когда он думал, что ему уже вот-вот удастся это сделать, какой-нибудь поворот её очаровательной головки или ласковый взгляд разбивал вдребезги все его благие намерения.

Вот так и тянулись его дни, и сам он тащился сквозь них; горячие приступы самонадеянности и тщеславия перемежались с холодными приступами уныния и неудовлетворённости всем и вся, а то, что это было несвойственно его натуре, делало их ещё более нестерпимыми. Вместо того, чтобы стараться смотреть на вещи с их лучшей стороны, он смотрел на всё мироздание сквозь жёлтые очки и видел во всех своих знакомых сплошные недостатки, которых до этих пор не замечал.

Но чем ниже он был склонен ценить всех остальных людей, тем сильнее чувствовал, что был чудовищно несправедлив к одному из них. Вспоминая всё происшедшее, он начал отдавать должное человеку, который не уклонился от того, чтобы пойти ему наперекор и предостеречь, тому, кто, как он чувствовал, следил за ним и пытался наставить на путь истинный, в то время когда сам он растерял всю свою волю и был неспособен удержаться на нём самостоятельно.

С этого времени стал расти его страх, как бы кто-нибудь их посторонних не узнал о его ссоре с Харди. Их полное неведение поддерживало его надежду на то, что всё это может пройти, как страшный сон. Он чувствовал, что, пока это остаётся известным только им двоим, всё ещё может выправиться, хотя и не знал, как. Он начал слоняться у входа в коридор, который вёл в комнаты Харди; иногда он находил какие-нибудь поручения для своего скаута или уборщицы, из-за которых ему нужно было выйти на задний двор, куда выходило окно Харди, и он поглядывал на него искоса, пока отдавал свои приказания. Окно было на своём месте, как правило, открытое настежь; он и сам не знал, надеялся ли увидеть мельком его владельца, но уж точно надеялся на то, что Харди услышит его голос. Он наблюдал за ним в церкви и в холле, украдкой, но непрерывно, и всё время пытался угадать, что он сейчас делает и о чём думает. Стóит ли Харди таких же больших усилий, думал Том, продолжать разговаривать с ним как ни в чём не бывало, когда они встречаются возле лодок, как это теперь опять бывало почти каждый день (потому что Диоген был решительно настроен тренировать на будущий год кое-кого из второго состава), и при этом ни разу не взглянуть друг другу в лицо? Общаться друг с другом каждый день по несколько часов и всё время чувствовать, что между ними выросла стена, которая разделяет их более безнадёжно, чем тысячи миль океана и суши?

Среди прочих попыток отвлечься, которые предпринимал Том во время этого своего жизненного кризиса, была и учёба. Три или четыре дня подряд он по-настоящему много работал – очень много, если судить по количеству часов, которые он провёл в своих комнатах, сидя над книгами за запертой наружной дверью; много, даже если судить только по результатам. Потому что, хотя не проходило и часа, чтобы он не балансировал на задних ножках своего кресла с рассеянным взглядом, думая о чём угодно, только не о греческих корнях и латинских грамматических конструкциях, всё же ему удалось сильно продвинуться вперёд, и однажды вечером, впервые после ссоры с Харди, к нему пришло чувство если не удовольствия, то настоящего удовлетворения, когда где-то через час после обеда в холле он закрыл своего Софокла, закончив последнюю из греческих пьес, которые были заявлены для его первого экзамена. Он откинулся в кресле и сидел так несколько минут, предоставив мыслям следовать своему собственному течению. Однако вскоре они приняли нежелательное направление, и он вскочил в страхе, как бы его не снесло обратно в те чёрные штормовые воды, в которых он в последнее время столько барахтался и от которых, как он чувствовал, ещё недостаточно отдалился. Сначала он схватил шляпу и мантию, как будто собираясь выходить. В комнатах одного из его знакомых как раз была винная вечеринка, или же он мог пойти и выкурить сигару в бильярдной, или направиться в дюжину других мест. Однако, подумав хорошенько, он швырнул своё академическое одеяние обратно на диван и подошёл к книжному шкафу. В тот вечер учёба явно шла ему на пользу, поэтому он решил продолжать. У него не было оснований предпочесть одну книгу другой, и он небрежно снял с полки первую, которая попалась под руку.

Это оказался том Платона, который сам по себе раскрылся на «Апологии»*. Он просмотрел несколько строк. Какой поток воспоминаний они вызвали! Это была одна из последних книг, которые он читал в школе; учитель, друзья, высокая библиотека с дубовыми полками – всё это сразу же встало у него перед глазами. Потом ему вспомнились ошибки, которые делал он и другие, и он чуть было не рассмеялся вслух, когда, повернув своё кресло к окну, стал читать там, где открылось, и полностью отдался мыслям о старых добрых временах, когда впервые читал эту замечательную защиту. А пока он читал, к нему возвращались забытые слова мудрого комментария и смутное чувство удивления и беспокойства. Великая истина, к самому краю которой его подвели в те ранние годы, встала перед ним во всём своём ужасающем величии и притягательности. Он откинулся в кресле и полностью отдался мыслям о ней, и эти мысли странно перекликались с борьбой, которая в последнее время бушевала в нём самом; казалось, оттуда вот-вот придёт ответ на все те крики, то вызывающие, то жалобные, что исходили из глубины его сердца в это трудное время! Потому что то были мысли о том духовном начале, отличном от него самого, но имеющем доступ к самым сокровенным тайникам его души, никогда его не покидающем, знающем его лучше, чем он себя сам, никогда не обманывающем, всегда ведущем к свету и истине, о котором говорил старый философ. «Старый язычник, Сократ, действительно верил в это, сомнений быть не может, - подумал он. – Разве свидетельства лучших людей за последние две тысячи лет не доказывают его правоты, не доказывают истинности того, во что он верил? Так нам и говорили. Конечно же, я не ошибаюсь! И разве нам также не говорили – не приснилось же мне это – что то, что справедливо для него, справедливо для каждого, а значит, и для меня? Что и во мне живёт дух и борется вместе со мной, готовый повести меня к истине, если только я подчинюсь его руководству?

* «Апология Сократа» - один из диалогов Платона. Это оправдательная речь Сократа, произнесенная им на афинском суде в 399 г. до н.э. Сократа обвиняли в непочитании богов, развращении юношества и расшатывании устоев государства.

Да! Подчиниться, подчиниться, в этом-то и загвоздка! Отдаться на его волю! Бросить вожжи и признать, что запутался. А почему бы и нет? Разве я не запутался? В состоянии ли я держать вожжи?»

- Нет, - он поднялся и начал ходить по комнатам, - я сдаюсь.

«Сдаюсь, - продолжил он вскоре, - да, но кому? Конечно же, не гению-даймону*, чем бы он там ни был, который жил в старом афинянине – по крайней мере, так он говорил, а я ему верю. Нет, нет! Две тысячи лет со всеми их событиями не прошли над миром бесследно, оставив нас на том же самом месте. Нам не нужны ни даймоны, ни гении. И всё же старого язычника вели в правильном направлении, а чего ещё может пожелать человек? И разве кто-нибудь когда-нибудь больше нуждался в руководстве, чем я, здесь, сейчас, в этой комнате, в эту минуту? Я отпускаю вожжи; кто их возьмёт?» Тут на него нашло одно из тех настроений, когда мысли человека невозможно передать словами. Это было ощущение благоговейного ужаса, оно было в нём, и над ним, и окружало его со всех сторон; благоговейного ужаса перед неким присутствием, которое он внезапно осознал, в которое он как будто бы случайно забрёл, но вместе с тем знал, что оно было с ним и раньше, в его сердце, в его душе, хотя он и не подозревал об этом. В сердце у него была надежда и стремление к этому присутствию, смешанная с боязнью, но вместе с тем было в нём и так хорошо ему знакомое безрассудное, бесшабашное чувство, оно по-прежнему било ключом, неукрощённое и, как ему казалось, неукротимое.

* гений-даймон – так Сократ называл свой внутренний голос. «Даймон» или «даймоний» упоминается не только в «Апологии Сократа», но и в некоторых других диалогах Платона.

Ему стало душно в комнате, поэтому он накинул шляпу и мантию и поспешил вниз, во двор. Было очень тихо; наверно, во всём колледже оставалось не более дюжины человек. Он пересёк двор и подошёл к тёмному и низкому входу в коридор, в который выходили комнаты Харди, и остановился. Случайно он здесь оказался или его сюда привели? Да, это был правильный путь, в этом сомнений у него не было; вперёд, по этому коридору, а потом в хорошо знакомую комнату – но что потом? Он немного походил туда-сюда перед входом. Откуда ему знать, может быть, Харди сейчас не один? Если он не один, то тогда идти туда хуже, чем бесполезно. А если он один, то что он ему скажет? Да и, кроме того, обязательно ли ему туда идти? Неужели это единственный путь?

Часы колледжа пробили без четверти семь. Обычно в это время он шёл в «Клушицы», в баре сейчас должно было быть мало народу; разве там нет никого, кто его ждёт, разве никто не огорчится, если он не появится? Ведь, возможно, как раз это и есть его путь, по крайней мере, на сегодняшний вечер? Придя туда, он доставит удовольствие по крайней мере одному человеческому существу. Это он знал наверняка; а в чём ещё он мог быть уверен, кроме этого?

В этот момент он услышал, как открылась дверь Харди, и чей-то голос произнёс «Доброй ночи», а в следующее мгновение из коридора вышел Грей и прошёл совсем рядом с ним.

«Иди с ним». На этот раз импульс в душе Тома был так силён, как будто бы с ним заговорил чей-то голос. Он уступил ему и, подойдя к Грею, пожелал ему доброго вечера. Тот тоже приветствовал его в своей застенчивой манере и поспешил дальше, но Том не отставал.

- Вы занимались вместе с Харди?

- Да.

- Как он? Мы с ним некоторое время не виделись.

- Полагаю, хорошо, - сказал Грей, поглядывая на него искоса, и добавил через мгновение, - я удивлялся, отчего это вас там не видно в последнее время.

- Вы идёте в вашу школу? – спросил Том, переводя разговор на другое.

- Да, и уже опаздываю. Мне нужно спешить, доброй ночи.

- Позвольте мне сегодня пойти с вами? Вы бы сделали мне настоящее одолжение, правда, - добавил он, видя, как смутило Грея это предложение, - я буду делать всё, что вы скажете – вы даже не представляете, как я буду вам благодарен. Пожалуйста, разрешите мне пойти сегодня с вами, хотя бы один раз. Давайте попробуем.

Грей колебался. Идя

 рядом, он пару раз резко поворачивал голову к Тому, а потом сказал с чем-то вроде вздоха:

- Не знаю, что и сказать. Вам приходилось когда-нибудь работать в вечерней школе?

- Нет, но дома я иногда вёл уроки в воскресной. Я правда буду делать всё, что вы скажете.

- О, но это совсем не похоже на воскресную школу. Они очень неотёсанные и необузданные.

- Чем необузданней, тем лучше, - сказал Том. – Тогда я буду знать, как с ними справиться.

- Но вы не должны обращаться с ними слишком уж сурово.

- Нет, нет, не буду, я не это имел в виду, – поспешно сказал Том, который сразу же понял свою ошибку. - Я буду считать это большим одолжением, если вы возьмёте сегодня меня с собой. Уверен, вы не раскаетесь.

Похоже, Грей совсем не был в этом уверен, но не видел возможности избавиться от своего попутчика, так что они пошли вместе и свернули в длинный, узкий двор в самой бедной части города. Возле дверей домов стоял или бродил рабочий люд, в основном ирландцы, они курили и переговаривались друг с другом и с женщинами, которые высовывались из окон или проходили туда и сюда по разным своим делам. Группа подростков играла в «орёл или решку» в дальнем конце, а по всему двору бегали дети всех возрастов, по большей части – шумные маленькие создания в лохмотьях. Родительские увещевания и подзатыльники сыпались на них градом, но не производили никакого впечатления.

При виде Грея те мальчики, что поменьше, подняли крик «Учитель! Учитель!» и толпой окружили его и Тома, пока те шли по двору. Некоторые из мужчин кивали Грею наполовину угрюмо, наполовину уважительно, когда он проходил мимо, и желали ему доброго вечера. Другие просто уставились на его спутника и на него самого. Они остановились у какой-то двери, Грей открыл её и прошёл в коридор старого коттеджа-развалюхи, на первом этаже которого в двух низких комнатах были устроены классы.

Их ожидала женщина средних лет с резкими чертами лица, которая присматривала за домом. Она сказала Грею:

- Мистер Джонс велел передать вам, сэр, что сегодня его не будет, у него тяжёлый случай лихорадки, поэтому вы занимайтесь только с младшими, сэр, так он сказал; а если вам понадобится полицейский, чтобы выгнать старших, то он будет неподалёку. Позвать его, сэр?

Грей на мгновение смутился, а потом сказал:

- Нет, не нужно, вы можете идти, - и, повернувшись к Тому, добавил, - Джонс – помощник приходского священника, его сегодня не будет, а некоторые из ребят постарше шумят и хулиганят. Они для того только и приходят, чтобы пошуметь. Однако раз уж они сюда приходят, мы должны делать всё, что можем.

Тем временем комнату заполнила толпа маленьких оборванных мальчишек, они лезли на скамейки и препирались из-за тетрадок, разложенных на немногочисленных столах. Грей принялся наводить порядок, и вскоре самые маленькие отправились во внутреннюю комнату с грифельными досками и учебниками правописания, а те, что побольше, числом около дюжины, занялись письмом. Том помогал с такой готовностью и, казалось, чувствовал себя так уверенно, что Грей совершенно успокоился.

- Кажется, у вас отлично получается, - сказал он. – Я пойду в ту комнату к маленьким, а вы побудьте здесь и займитесь этими. Когда они закончат списывать, вот тут есть учебники, - и он ушёл во внутреннюю комнату и закрыл за собой дверь.

Том с рвением принялся за работу, и, когда он наклонялся то над одним, то над другим учеником и помогал выводить буквы маленьким грязным рукам, которые стискивали чернильные ручки судорожно сведёнными пальцами и, брызгая чернилами и ставя кляксы, ползли по строчкам, то чувствовал, как жёлтая пелена спадает с его глаз, а на сердце потеплело, чего не было уже много дней.

Внутри всё шло хорошо, если не считать нескольких мелких стычек между школярами, но вот снаружи то и дело швыряли грязью по окнам, и шум на улице и в коридоре заставлял опасаться какой-нибудь выходки. Наконец, когда переписывание закончилось, тетради убрали и раздали учебники, дверь отворилась, и в комнату вразвалку, с руками в карманах, не снимая шапок, вошли двое-трое ребят постарше, лет по пятнадцать-шестнадцать. У них был наглый вид, и это сразу возмутило Тома; однако он сдержался, заставил их снять шапки и, так как они сказали, что хотят читать вместе с остальными, позволил им занять места на скамейках.

Но теперь урок стал напоминать перетягивание каната. Он не мог уследить за всеми сразу и, как только сосредоточивал своё внимание на запинающемся чтеце и пытался ему помочь, вокруг сразу же начинался разгул анархии. По комнате летали мелкие камешки и дробинки, а младшие подняли крик:

- Пожалуйста, сэр, он налил мне чернил за шиворот!

- Он забрал мою книжку!

- Он колет меня в ногу булавкой!

Нарушители были так хитры, что поймать их было невозможно; и, пока он лихорадочно раздумывал над тем, что же предпринять, послышался крик, и одна из скамеек неожиданно опрокинулась, а вместе с ней полетели на пол все сидевшие на ней, за исключением двух мальчиков постарше, которые, по всей видимости, и были виновниками происшествия.

Том бросился на ближайшего, схватил его за воротник, выволок в коридор и вышвырнул через дверь на улицу, дав хорошего пинка; потом ринулся обратно и схватил второго, который повалился на спину и вцепился в ноги Тома, взывая о помощи к оставшимся товарищам, ругаясь и отбиваясь. Всё это произошло в одно мгновение, и тут дверь распахнулась, и из внутренней комнаты появился Грей. Том бросил волочить свою добычу по направлению к коридору и почувствовал себя очень глупо, да и выглядел так же.

- Этот тип вместе с ещё одним, которого я выгнал, перевернул эту скамью со всеми, кто на ней сидел, - сказал он извиняющимся тоном.

- Враньё, это не я! - заорал пленник, которому Том залепил хорошую пощёчину, в то время как маленькие мальчики, потирая разные части тела, хором завели:

- Это он, учитель, это он! – и стали наперебой нагромождать дальнейшие обвинения в щипках, уколах булавками и прочих безобразиях.

Тут Грей поразил Тома своей решительностью.

- Не бейте его больше, - сказал он. – А ты выйди отсюда немедленно, а не то я пошлю за твоим отцом.

Парень поднялся и мгновение стоял, раздумывая, каковы его шансы оказать успешное сопротивление физической силе в лице Тома и моральной в лице Грея, а потом выскользнул наружу.

- Ты тоже, Мёрфи, - продолжал Грей, обращаясь к другому незваному гостю.

- Ваша честь, разрешите мне остаться, я буду сидеть тихо как мышка, - просил мальчик-ирландец.

Том уступил бы, но Грей был непреклонен.

- Тебя выгнали на прошлой неделе, и мистер Джонс велел две недели не пускать тебя обратно.

- Тогда доброй ночи, ваша честь, - сказал Мёрфи и удалился.

- Остальные могут остаться, - сказал Грей. – Теперь лучше вы пойдите в ту комнату, а я побуду тут.

- Мне очень жаль, - сказал Том.

- Вы не виноваты, с этими двумя никто не может справиться. Мёрфи не такой, как они, но я не мог разрешить ему остаться, это бы его только испортило.

Оставшиеся полчаса прошли без происшествий. Том пошёл во внутреннюю комнату и стал проводить урок вместо Грея, - тот читал мальчикам из большой Библии с картинками. Учитывая их врождённую и приобретённую непоседливость, самых маленьких – это были ребятишки в возрасте от восьми до одиннадцати лет – держали за столами, где они писали палочки и крючочки и учили грамоту, где-то около получаса, а потом разрешали толпиться вокруг учителя, который им читал, показывал картинки и беседовал с ними. Том увидел, что Библия открыта на истории блудного сына, и прочитал им её, а они теснились вокруг его коленей. Некоторые из тех, что стояли далеко, беспокойно ёрзали, но те, что были рядом, слушали, не спуская с него глаз, затаив дыхание; а два маленьких голубоглазых мальчика, оба без башмаков – их лохмотья были прикрыты длинными чистыми фартучками, которые их мать, вдова, надела на них в школу, – прислонились к нему и смотрели прямо в лицо, и от этого прикосновения и взгляда у него потеплело на сердце.

- Пожалуйста, учитель, прочитайте это ещё раз, - сказали они, когда он закончил; и он прочитал эту историю опять и вздохнул, когда пришёл Грей, зажёг свечу (в комнате становилось темно) и сказал, что уже время молитвы.

Несколько кратких молитв и «Отче Наш», в которых соединились все юные голоса, на минуту заглушили шум, доносившийся снаружи; ими и закончились занятия. Дети гурьбой выбежали на улицу, а Грей пошёл поговорить с женщиной, которая присматривала за домом. Том, оставшийся в одиночестве, чувствовал себя странно счастливым и, чтобы чем-нибудь заняться, взял щипцы для снятия нагара со свечи и начал крестовый поход против большого семейства клопов, которые, воспользовавшись тишиной, стали вылезать из щели в аккуратно оклеенной обоями стене. Ему удалось истребить около дюжины, когда появился Грей и пришёл в ужас от этого зрелища. Он позвал женщину и велел ей тщательно окурить и заделать эту дыру.

- Я думал, мы их всех давным-давно вывели, - сказал он, - но что поделаешь, дом разваливается.

- А выглядит неплохо, - сказал Том.

- Да, мы поддерживаем порядок, насколько это возможно. Здесь должно быть хотя бы немного лучше по сравнению с тем, что дети привыкли видеть дома.

Они вышли из школы, прошли через двор и направились к колледжу.

- Вы сейчас куда? – спросил Том, когда они вошли в ворота.

- К Харди, вы со мной?

- Нет, не сегодня, - сказал Том, - вы же собираетесь заниматься, я буду только мешать.

- Ну, тогда спокойной ночи, - сказал Грей и ушёл, оставив Тома стоящим на крыльце. По дороге из школы он почти решился пойти к Харди сегодня. Он и хотел, и боялся этого визита; в целом, он был рад, что нашёлся предлог не ходить. Их первая встреча должна произойти наедине, и он, по крайней мере, будет чувствовать себя очень неловко. Он надеялся, что Грей расскажет Харди о том, что он был в школе, и это покажет ему, что он взялся за ум, и облегчит их встречу. Разговор с Греем избавил его ещё от одного большого беспокойства. Было совершенно очевидно, что он и не подозревает об их ссоре, а если Харди не сказал ему, значит, об этом не знает никто.

В общем, он вошёл во двор колледжа более счастливым и душевно здоровым человеком, чем был когда-либо после своего первого визита в «Клушицы», и, когда его окликнули из окна второго этажа, ответил своим прежним голосом и смотрел своим прежним взглядом.

Окликнувшим оказался Драйсдейл, который, высунувшись наружу в домашней куртке и бархатной шляпе, как обычно, наслаждался сигарой среди цветов своего висячего садика.

- Ты уже слышал хорошую новость?

- Нет. Что ты имеешь в виду?

- Ну как же, Блейк получил награду по латинскому стихосложению*.

* награда по латинскому стихосложению (Latin Verse Prize) – и в Оксфорде, и в Кембридже ежегодно проводились конкурсы на лучшее латинское стихотворение. Участником мог стать любой студент университета. Стихотворения на тему, которая объявлялась заранее, нужно было сдать проктору университета до истечения определённого срока. Лучшее стихотворение выбирала комиссия из преподавателей. Проводились также конкурсы на лучшее греческое стихотворение, на лучшую латинскую прозу, на лучшую греческую прозу, на лучшее английское стихотворение и т.п. Эта традиция продолжается и поныне. Наградой обычно служили книги с символикой университета и небольшая денежная сумма, но главное – это  почёт, который окружал победителя.

- Ура! Я так рад!

- Поднимайся, выкури сигару.

Том взбежал по лестнице в комнаты Драйсдейла и через минуту высовывался из окна рядом с ним.

- А что он за это получил? – спросил он. – Ты знаешь?

- Нет. Наверное, какие-нибудь книги в сафьяновых переплётах с гербом Оксфорда и «Dominus illuminatio mea»* на задней обложке.

* Dominus illuminatio mea (лат.) – «Господь – свет мой». Девиз Оксфордского университета, начертанный на его гербе, а также начало псалма 27 (Псалтырь. В русском Синодальном переводе это псалом 26).

Герб Оксфордского университета на одном из зданий Келлогг-колледжа (Kellogg College) в Оксфорде. Современная фотография. Иллюстрация из Википедииhttp://en.wikipedia.org/wiki/University_of_Oxford

- А деньги?

- Немного, может быть, фунтов десять, - ответил Драйсдейл, - зато целую уйму κῦδος*, надо полагать.

* κῦδος (др.-греч.) – слава, известность.

- Всё идёт к тому, что он получит отличие первой степени, правда? Но лучше бы ему дали за это денег. Мне часто становится не по себе, как подумаю о том счёте, а тебе?

- Ещё чего. Это ерунда, нужно просто привыкнуть. К тому же срок только через шесть недель.

- Ну а если Блейк не сможет тогда заплатить? – спросил Том.

- Ну, тогда будут каникулы, так что придётся этому сальному Бенджамину за мной погоняться.

- Но ты же не хочешь сказать, что не заплатишь? – с ужасом спросил Том.

- Не заплатишь! Что до этого, можешь полностью положиться на Бенджамина. Уж он-то найдёт, как получить свой ростовщический процент.

- Только, знаешь ли, мы ведь обещали заплатить в определённый день.

- Ну конечно, такова форма. Это просто значит, что он не может потребовать уплаты раньше.

- Я всё-таки надеюсь, Драйсдейл, что уплачено будет вовремя, - сказал Том, который как-то не мог смириться с мыслью о том, что нарушит своё слово, даже если речь шла о платеже негодяю.

- Ну ладно. Помни, ты здесь не при чём. Тебя он не тронет. Кроме того, в самом худшем случае ты всегда можешь сослаться на своё несовершеннолетие*. Кстати, в комнаты твоего приятеля Харди направилась какая-то странная личность преклонного возраста.

* совершеннолетие наступало в 21 год.

Упоминание о Харди прервало неприятный ход мыслей Тома, и он стал с большим интересом слушать, что говорит Драйсдейл.

- Где-то с полчаса тому назад. Я стоял тут у окна и вдруг вижу, во двор ковыляет какой-то старик, опираясь на две палки, в выцветшем синем форменном кителе и белых брюках. Знаешь, про таких в книжках пишут. Ну, там, коммодор Траннион* или дядюшка Тоби**, что-то в этом роде. Ну вот, я наблюдал, как он тычется туда-сюда по всему двору, то на одну лестницу, то на другую, но нигде никого не было. Я сбежал вниз и подошёл к нему потехи ради и чтобы выяснить, чего ему нужно. Это была просто комедия, жаль, что ты не видел. Когда я к нему подошёл, у меня хватило дурости снять шляпу и низко поклониться, а он тоже снял свою форменную фуражку, и так мы стояли и кланялись друг другу. Он оказался настоящим старым джентльменом, и я чувствовал себя довольно глупо, боялся, как бы он не сообразил, что я вышел смеху ради. Но ему это, кажется, и в голову не пришло, а мои поклоны он приписал прекрасным манерам нашего колледжа. В общем, мы подружились, и я отвёл его к лестнице Харди на заднем дворе. Я пригласил его подняться и выпить со мной, но он отказался с многочисленными извинениями. Большой оригинал, я тебе скажу.

* коммодор Траннион (Commodore Trunnion) – персонаж романа «Приключения Перегрина Пикля» шотландского писателя Тобиаса Смоллета (Tobias George Smollett, 1721 –  1771).

** дядюшка Тоби (Uncle Toby) – персонаж романа «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена»  английского романиста Лоренса Стерна (Laurence Sterne, 1713 – 1768).

- Должно быть, это отец Харди, - сказал Том.

- Я бы не удивился. А что, его отец моряк?

- Капитан в отставке.

- Тогда ты прав. Ну, чем займёмся? Сейчас ко мне ещё придут, давай сыграем партию в пикет. Просто под интерес.

Но Том отклонил это предложение и вскоре отправился к себе в комнаты более счастливым человеком, чем когда-либо был после своего первого вечера в «Клушицах».

Предыдущая

Следующая