© Юлия Глек, перевод и примечания, 2010.

Томас Хьюз

Thomas Hughes

ТОМ БРАУН В ОКСФОРДЕ

TOM BROWN AT OXFORD

Продолжение романа "Школьные годы Тома Брауна"

Перевод и примечания Юлии Глек

оригинал на Project Gutenberg http://www.gutenberg.org/etext/26851

Глава 35

Второй курс

Главная

Предисловие переводчика

Том Браун в Оксфорде

Введение

Глава 1

Колледж Св. Амвросия

Глава 2

На реке

Глава 3

Завтрак у Драйсдейла

Глава 4

Лодочный клуб колледжа Св. Амвросия, его руководство и бюджет

Глава 5

Служитель Харди

Глава 6

Как Драйсдейл и Блейк отправились на рыбалку

Глава 7

Взрыв

Глава 8

История Харди

Глава 9

Искушение Брауна

Глава 10

Летний триместр

Глава 11

Мускулистое христианство

Глава 12

Взгляды капитана

Глава 13

Первое столкновение

Глава 14

Замена в команде и что из этого вышло

Глава 15

Буря собирается и разражается

Глава 16

Буря бушует

Глава 17

На новом месте

Глава 18

Деревня Инглборн

Глава 19

Предвестие лучшей погоды

Глава 20

Примирение

Глава 21

Колледж Св. Амвросия принимает у себя капитана Харди

Глава 22

Отъезды ожидавшиеся и неожиданные

Глава 23

Инглборнский констебль

Глава 24

Экзамены "скулз"

Глава 25

День Поминовения

Глава 26

Прогулка на лугу Крайст Чёрч

Глава 27

Нотация, прочитанная львице

Глава 28

Окончание первого курса

Глава 29

Переписка на каникулах

Глава 30

Праздник в Бартон-Мэнор

Глава 31

За сценой

Глава 32

Кризис

Глава 33

Браун Patronus

Глава 34

Mηδέν ΰγαν

Глава 35

Второй курс

Глава 36

На берегу реки

Глава 37

В ночном карауле

Глава 38

Мэри в Мэйфере

Глава 39

Ночной караул и что из этого вышло

Глава 40

Погоня

Глава 41

Суждения и затруднения лейтенанта

Глава 42

Третий курс

Глава 43

Послеобеденные посетители

Глава 44

И снова письма

Глава 45

Магистерский триместр

Глава 46

Из Индии в Инглборн

Глава 47

Свадьба

Глава 48

Начало конца

Глава 49

Конец

Глава 50

Эпилог

Список примечаний

Оксфорд, план города, 1850 г.

Том написал Кэти, чтобы она была готова к этому визиту. На следующий день после того, как они расправились со старым вязом, они с утра пораньше отправились в Инглборн и разделились у самой деревни – Харди отправился в дом приходского священника со своей миссией, которая, как он предчувствовал, должна была оказаться очень щекотливой, а Том – на поиски констебля или кого-нибудь ещё, кто мог бы предоставить ему сведения о Гарри.

Он пришёл в «Красный Лев», назначенное место встречи, раньше Харди, и в ожидании его прихода провёл беспокойные полчаса то на крыльце, то в баре. Наконец Харди появился, и Том поспешно провёл его в лучшую комнату деревенской гостиницы, где их ожидали хлеб, сыр и эль. Как только хозяйка вышла из комнаты, Том спросил:

- Ну как, ты её видел?

- Да, я прямо оттуда.

- И всё в порядке, да? Она получила моё письмо?

- Да, письмо она получила.

- Ты думаешь, она удовлетворена?

- Удовлетворена? Нет, на это тебе рассчитывать не приходится.

- Я имею в виду, она поняла, что всё не настолько скверно, как тогда казалось? Что Кэти думает обо мне теперь?

- Думаю, она любит тебя по-прежнему, но это открытие привело её в недоумение и возмущение, и сразу это забыться не может.

- Почему же ты не рассказал ей всю историю с начала до конца?

- Я старался сделать это, как мог.

- Ох, ну я же вижу, что нет. Она так и не поняла, как всё было на самом деле.

- Возможно, но ты не должен забывать, что это довольно щекотливая тема для разговора с молодой женщиной. Я бы скорее согласился сдать ещё один экзамен на членство в колледже, чем пройти через это снова.

- Спасибо, старина, - сказал Том, кладя руку на плечо Харди, - знаю, я нетерпелив и безрассуден, но ты извинишь меня, ты же знаешь, что я не это имел в виду.

- Можешь не извиняться, мне только жаль, что я не сумел сделать для тебя больше.

- Но что, по-твоему, Кэти всё-таки обо мне думает?

- Видишь ли, в итоге получается следующее: она понимает, что ты всерьёз ухаживал за Пэтти и в большей или меньшей степени вскружил бедной девушке голову, а теперь ты влюблён в кого-то ещё. И, как ни крути, от этого никуда не денешься. Таковы факты в чистом виде, и она не была бы женщиной, если бы это не вызывало у неё негодования.

- Вот невезение, правда, старина? Нет, я не буду так говорить. Я заслужил это и даже намного хуже. Но, как ты думаешь, всё ещё может наладиться?

- Да, со временем. Надеюсь, опасность не грозит тебе больше ни с какой стороны?

- Кто знает. В этом-то и загвоздка. Она приедет обратно в город с чувством отвращения ко мне. Я её не увижу, а она не услышит обо мне не знаю сколько времени, и она будет встречаться с толпами мужчин. Кэти была в Бартоне?

- Да, на прошлой неделе, как раз перед их отъездом.

- И что?

- Она мало об этом говорила, но, как я понял, у них всё хорошо.

- Ну да, пропади всё пропадом. Конечно, у них всё хорошо. А они с Кэти не говорили о том, что произошло на прошлой неделе?

- Конечно, они об этом говорили! О чём же им ещё говорить?

- А ты не знаешь, чтó они говорили?

- Нет. Но ты можешь быть уверен в том, что мисс Винтер останется твоим другом.  Здесь может помочь только время, дружище.

- Пожалуй, что так, - сказал Том со вздохом. – Как ты думаешь, мне зайти повидаться с Кэти?

- Я думаю, лучше не надо.

- В таком случае можно возвращаться домой, - сказал Том, которого это решение его друга совсем не огорчило. Они заплатили по счёту и пошли обратно, поднявшись по пути на Соколиный Уступ, чтобы Харди мог полюбоваться видом.

- А что ты выяснил насчёт молодого Уинбурна? – спросил он, когда они шли по улице.

- Ничего хорошего, - сказал Том. – Его выселили, как я и думал, и он живёт теперь у одной старухи с сомнительной репутацией здесь, на вересковой пустоши. И никто из фермеров не берёт его на работу.

- Я полагаю, тебе не удалось с ним увидеться?

- Нет, он куда-то ушёл вместе с ватагой с пустоши продавать на улицах веники и плетёные стулья. Они делают их, когда нет ни сенокоса, ни жатвы, а потом бродят по Оксфордширу, Бакингемширу и другим графствам и продают их.

- Боюсь, что такой образ жизни до добра не доведёт.

- Да, но что же ему делать?

- По пути обратно я зашёл в сторожку повидаться с Пэтти и её матерью. С этой стороны всё в порядке. Старушка, похоже, никакого особенного значения этому не придаёт, а Пэтти – славная девушка и станет отличной женой Гарри Уинбурну или кому-нибудь ещё. Вот твои письма.

- А медальон?

- Совершенно о нём забыл. Почему ты мне не напомнил? Сегодня утром ты только и говорил, что о письмах.

- Ладно, я даже рад. Вреда он теперь принести не может и всё-таки стоит денег, поэтому мне было бы стыдно забирать его обратно. Надеюсь, что скоро она положит туда волосы Гарри. Как тебе показалось, ей не хотелось отдавать письма?

- Не то чтобы очень. Нет, здесь тебе повезло. Она это вполне переживёт.

- Но ты сказал ей, что я всегда буду её другом, и если что-нибудь понадобится, ей стоит только обратиться?

- Да. И я надеюсь, что это последнее поручение подобного рода, которое мне пришлось выполнять для тебя.

- Но каково невезение! Если бы только я видел её раньше или знал, кто она, ничего этого не случилось бы.

На это Харди ничего не ответил, и больше по дороге домой они этот предмет не затрагивали.

Через день-другой они возвратились в Оксфорд, Харди – чтобы приступить к исполнению своих обязанностей члена колледжа и наставника-ассистента, а Том – чтобы попытаться провести свой второй год в Оксфорде с большей пользой, чем первый. Теперь его шансы на это значительно повысились, потому что он был исполнен смирения. То, что он не такой уж герой, каким себя воображал, он стал отчётливо понимать уже к концу первого курса; события, произошедшие на длинных каникулах, полностью подтвердили это впечатление, и всё его самомнение как рукой сняло, по крайней мере, на время. Бессилие его собственной воли даже в тех случаях, когда он принимал правильное решение, недостаток проницательности и дальновидности во всём, за что бы он ни брался, неумение держать себя в руках и властвовать над своими страстями как раз в те моменты, когда это было больше всего необходимо, - вот те неприятные факты, которые он теперь осознал в полной мере. Он не роптал на результаты, такие, какими мы их видели, потому что чувствовал, что заслужил это; хотя виды на будущее казались ему довольно безотрадными, он даже находил в этом какое-то мрачное удовлетворение и готов был понести своё наказание как мужчина. Всё это он впервые почувствовал ещё в тот день на Соколином Уступе, и сейчас, когда он снова и снова обдумывал это, сидя у своего камина за закрытой наружной дверью в первый вечер нового триместра, мнение его не изменилось. Он знал, чтó ему нужно делать. Как это сделать, оставалось вопросом.

Сначала он склонялся к тому, что нужно постараться наладить отношения с Портерами и инглборнским кружком, а для этого писать дальнейшие объяснения и признания Кэти. Но, попробовав написать такое письмо, он увидел, что не может доверять себе. Искушение представить всё в лучшем свете к своей выгоде было слишком велико; поэтому он оставил эти попытки и только написал несколько строк Дэвиду, в которых напомнил ему, что он всегда готов сделать всё, что в его силах, для своего друга Гарри Уинбурна, и просил сообщать ему, что с ним происходит и как у него дела. Он не упоминал о недавних событиях, поскольку не знал, стало ли это достоянием гласности, а сам начинать разговор на эту тему он не спешил.

Закончив письмо, он снова вернулся к своим размышлениям у огня и, решив, что заслужил кое-какую награду за проявленную твёрдость, снял предохранительный клапан и предоставил свободно течь тем своим мыслям, которые всегда, о чём бы он ни думал, подспудно присутствовали в его душе и сердце и создавали тихую, чудесную музыку, хотя сейчас она была немного печальной. Он отдался мыслям о Мэри, об их прогулке в лесу, о растянутой лодыжке и обо всём, что они говорили и делали тем знаменательным осенним днём. А потом открыл свой письменный стол и принялся рассматривать некие сокровища, в нём скрытые, включавшие в себя засохший розовый бутон, веточку вереска, разрезанный шнурок и несколько клочков исписанной бумаги. Совершив довольно сумасбродный обряд поклонения, который здесь описывать необязательно, он положил их на место. Неужели когда-нибудь всё это утрясётся?

После чая, выпитого в одиночестве, он снова задумался о своём деле. Но дело явно не желало, чтобы о нём думали отдельно. Он уже давно начал подозревать, а теперь всё больше и больше приходил к убеждению, что между его собственным романом и романом Гарри Уинбурна с Пэтти существует странная тесная связь, и ему было трудно разделить их даже в мыслях. Падение старого Саймона, которое заставило его дочь уехать из Оксфорда в самый критический для Тома момент; визит Мэри в Инглборн, который пришёлся на это же время; удивительная серия мелких случайностей, в которых не было ничего сверхъестественного, но которые не позволили ему узнать, кто такая Пэтти, до самого момента окончательной катастрофы; затем Гарри Уинбурн и его мать, встретившиеся ему на пути в тот самый день, когда он уехал из Бартона; общая скорбь, которая, казалось, так тесно связала их вместе; и это последнее открытие, которое, как он со страхом понимал, должно превратить Гарри в его злейшего врага, как только он узнает правду, а он узнает её рано или поздно, - всё это проходило перед ним, и он поддался суеверному чувству, что его собственная судьба каким-то образом зависит от судьбы Гарри Уинбурна. Если он поможет ему со сватовством, то тем самым поможет и себе. Но поможет он себе или нет – не это в первую очередь занимало его мысли. Он сильно изменился в этом отношении с тех пор, как сидел в этих комнатах в последний раз, тогда, после первых дней, проведённых с нею. С тех пор он повстречал ангела, который дотронулся до струн его души, и та, что отвечала за его «я», «растворилась, отзвучав»*.

* в оригинале the cord of self, which, trembling, was passing "in music out of sight" – аллюзия на стихотворение знаменитого английского поэта Альфреда Теннисона (Alfred Tennyson, 1809 – 1892) «Локсли-холл» (Locksley Hall).

Мысль о Гарри и его злоключениях вызывала в нём благородное негодование, для которого в его собственном случае не было места. То, что будущее такого человека в сильной степени зависит от людей вроде сквайра Вурли и фермера Тестера; что раз он беден, то его можно выселить с уведомлением за неделю из коттеджа, в котором его семья прожила сотню лет, из-за каприза пьяницы и игрока; что из-за того, что он осмелился отстаивать свои права и тем самым обидел самого худшего фермера в приходе, он стал отверженным и не может получить работу, - всё это показалось Тому настолько чудовищным и так его разозлило, что он встал и начал, топая, ходить по комнате. А от частного случая он очень быстро перешёл к обобщениям.

Вопросы, смущавшие его и прежде, теперь с каждой минутой приобретали новую значимость и становились всё более осязаемыми. Почему немногие должны быть богатыми, а остальные - бедными, и, прежде всего, почему он сам должен быть одним из немногих? Почему простое владение собственностью даёт человеку власть над всеми его ближними? Почему беднякам, которые готовы и хотят работать, это разрешается в качестве какого-то одолжения, и почему они получают лишь жалкие крохи того, что производят своим трудом, а когда работа сделана, и они больше не нужны, их просто отбрасывают в сторону? Эти и другие подобные проблемы встали перед ним остро и грубо и требовали решения. Чувствуя, что единственный ответ, который он может дать на все эти вопросы – это что для него они тёмный лес, в котором ни зги не видно, он прибег к старому испытанному способу справляться с затруднениями, надел шляпу и отправился к Харди, чтобы обсудить всё это с ним и посмотреть, не прольётся ли свет.

Вернулся он примерно через час немного успокоенный, поскольку обнаружил, что его друг находится примерно в том же умонастроении относительно этих тем, что и он сам.  Но кое-чего он всё-таки добился. Под мышкой он нёс несколько книг из небольшой библиотеки Харди, прочтение которых, как он надеялся, поможет ему рано или поздно нащупать какую-то твёрдую почву. По крайней мере, Харди советовал ему прочитать их; поэтому он без лишних разговоров придвинул стул к столу и начал их изучать.

Этот беглый взгляд на то, как Том провёл свой первый вечер второго курса в Оксфорде, даст проницательным читателям возможность понять, почему, хотя он стал проводить за книгами гораздо больше времени, чем раньше, он не добился значительных успехов в изучении предметов университетского курса. Не то чтобы он полностью ими пренебрегал, - Харди следил за тем, чтобы этого не случилось, так что он вполне прилично сдал первый экзамен на степень бакалавра и занял неплохое место в списке сдавших экзамены колледжа*. Некоторые из книг, которые ему приходилось изучать, вызывали у него искренний интерес. Политика Афин, борьба между римскими плебеями и патрициями, Священная гора и аграрные законы – всё это приобрело для него новый смысл, но главным образом потому, что имело отношение к великой проблеме Гарри Уинбурна, которая теперь переросла для него в проблему современного состояния Англии и с каждым днём казалась всё более и более серьёзной и безотлагательной, подрывала многие его прежние убеждения и вела его, он и сам не знал куда.

* экзамены колледжа (college examinations) – структура Оксфордского и Кембриджского университетов, состоящих из колледжей, приводит к своеобразному «двоевластию», поскольку колледжи – в значительной степени самостоятельные единицы. Это находит своё отражение и в экзаменах. Первый экзамен на степень бакалавра (little-go, smalls) и последний экзамен на степень бакалавра, так наз. «скулз» (schools, great-go, greats) – это университетские экзамены. Но примерно в середине университетского курса каждый колледж проводил ещё и свои собственные экзамены для своих студентов. Как видно из текста, результаты этих экзаменов обнародовались в виде рейтинга.

Вот этот-то самый вопрос о том, куда она его вела, и оказался для него суровым испытанием. Чем дальше он шёл по этой своей новой дороге, тем больше ощущал необходимость в руководстве – руководстве какого-нибудь человека, потому что руководство книжное вскоре начало сбивать его с толку. Его наставник от колледжа, к которому он решил обратиться, только осудил это как бессмысленную трату времени, но, обнаружив, что не может убедить его от неё отказаться, порекомендовал ему, наконец, экономические труды того времени в качестве подлинных источников истины. К ним Том и обратился и стал их читать со всей восприимчивостью и верой молодости, жаждая знаний и ощущая себя в присутствии людей, которые имели право авторитетно высказываться по этим вопросам или хотя бы претендовали на это.

И они высказывались действительно авторитетно, а он читал и читал с большой верой и ещё большей надеждой; но почему-то они не могли удовлетворить его полностью, хотя и утихомирили на какое-то время. Книги здесь были ни при чём, в большей части из них было ясно сказано, что их целью является изучение науки человеческих материальных интересов и законов создания и использования капитала. Но как раз это, при всём его рвении, и ускользало от Тома, и он бродил взад-вперёд по их страницам в поисках совершенно иной науки и законов, которых они даже не касались. Тем не менее ему казалось, что кое-где они затрагивают то, что он искал.  Так, например, он был очарован доктриной «наибольшего счастья для наибольшего числа индивидуумов»*, и ради неё некоторое время глотал, хотя и не без гримас, догмы о том, что личная выгода – это истинная опорная точка любого социального действия**, что население имеет постоянную тенденцию к опережению средств к существованию**, и что контроль за ростом населения является долгом каждого хорошего гражданина. Так что некоторое время он жил в состоянии тревоги и уныния, в страхе за будущее своей страны и без особых надежд на своё собственное. Но, когда начал критически оценивать и взвешивать свои новоприобретённые знания, то обнаружил, что они состоят из смутного убеждения, что общество будет в полном порядке и готово к вступлению в золотой век, когда каждый будет делать, что хочет, и никто не сможет ему помешать, и что нужно принять закон, запрещающий брак, - и вот тут-то он решил, что это уже слишком. Он очнулся, встряхнулся и начал думать так: «Что ж, эти мои нынешние учителя, конечно, очень умные люди, и намерения у них добрые. Это я понимаю; но если это всё, что дало мне их учение, то стоило ли пройти через столь многое, чтобы приобрести так мало».

* «наибольшее счастье для наибольшего числа индивидуумов» - основной принцип этической теории, называемой утилитаризмом. Основоположником этой доктрины считается английский юрист и философ Джереми Бентам (Jeremy Bentham, 1748 – 1832).

** …личная выгода – это истинная опорная точка любого социального действия… – эта идея была высказана в работе одного из основоположников современной экономической теории шотландского экономиста Адама Смита (Adam Smith, 1723 —1790) «Исследование о природе и причинах богатства народов» (An Inquiry into the Nature and Causes of the Wealth of Nations, 1776). Книга принесла автору известность далеко за пределами Британии, и пушкинский Онегин «… читал Адама Смита И был великий эконом, То есть умел судить о том, Как государство богатеет И чем живёт, и почему Не нужно золота ему, Когда простой продукт имеет».

***  …население имеет постоянную тенденцию к опережению средств к существованию… – вывод, к которому пришёл английский экономист Томас Роберт Мальтус (Thomas Robert Malthus, 1766—1834) в своём труде Essay on the Principle of Population («Опыт о законе народонаселения»): народонаселение растет в геометрической прогрессии, а средства существования — в арифметической, следовательно, неконтролируемый рост народонаселения должен привести к голоду на Земле.

Оглядываясь вокруг в поисках руководства, он вспомнил о Грее. Грей оставался в университете в качестве бакалавра, посещал лекции по богословию и готовился к рукоположению в сан. Он по-прежнему много работал в вечерней школе, и Том приходил туда пару раз, чтобы помочь ему, когда помощник приходского священника был в отъезде. Словом, он был на хорошем счету у Грея, который вполне преодолел свою застенчивость по отношению к нему. Он видел, что Том изменился, стал серьёзней, и в глубине души надеялся, что однажды ему удастся отвадить его от телесных упражнений, к которым он всё ещё оставался ужасающе привержен, и сделать своим единомышленником. Эта надежда была не такой уж безосновательной, потому что, несмотря на сильное предубеждение против них, которое Том вынес из школы, теперь его временами сильно привлекали многие доктрины Высокой Церкви и люди, которые их исповедовали. Он видел, что такие люди, как Грей, действительно во что-то верили и вполне серьёзно старались воплотить свои верования в жизнь. Эту партию могли компрометировать, да и компрометировали, люди другого, более слабого сорта, которые ни во что не верили и ничего не делали, но которым нравилось быть особенными. Во всяком случае, он видел, что это течение захватило многих лучших людей того времени, так что можно не удивляться, что и его потянуло туда же. Возможно, среди этих людей он найдёт помощь, если как следует поискать!

Поэтому он попытался обсудить с Греем свои сомнения, изыскания и их результаты. Но здесь его постигла неудача. Во всём этом деле Грей не видел никаких затруднений или же очень незначительные, но Том обнаружил, что это потому, что, по мнению Грея, мир принадлежит дьяволу. «Laissez faire*», «купи подешевле, продай подороже», - Грей считал, что, возможно, для этого мира это законы вполне подходящие. Законы Церкви – это «самопожертвование» и  «носите бремена друг друга»**, и дети её должны избегать тех сфер, в которых признаются мирские законы.

* Laissez-faire - принцип невмешательства (фр. позвольте-делать). Согласно этой экономической доктрине, государственное вмешательство в экономику должно быть минимальным. Впервые она была  обоснована в работах экономистов классической школы — политэкономии, в частности, в работе А. Смита «Исследование о природе и причинах богатства народов».

** Новый Завет, Книга К Галатам, 6:2.

Том слушал и сначала был поражён и ослеплён, и решил было, что попал на верную дорогу. Но скоро обнаружил, что лекарство Грея ему не подходит. Было бесполезно рассказывать ему о правилах организации, к которой он не принадлежал и принадлежать не собирался, поскольку дорога его лежала явно не в Англиканскую Церковь. Он был посторонним! Грей, наверное, и сам признал бы это, если бы он его спросил. Ему и не хотелось быть ничем иным, если Церковь – это привилегированное общество, которое безразлично ко всем, кроме своих членов, и которому нечего сказать большому миру, в котором приходится жить ему и большинству людей, и в котором покупка и продажа, работа и найм продолжаются своим чередом. Закрытая корпорация может иметь очень хорошие внутренние законы, но к нему они отношения не имеют. Он хотел знать закон, который правит большим миром – миром дьявола, как называл его Грей, - или вернее, закон, который должен им править. В конце концов, возможно, что Бентам и другие, чьи книги он читал, правы! Во всяком случае, было ясно, что они думали о том же мире, что и он – о мире, который включал в себя и его самого, и Гарри Уинбурна, и всех работников, и сквайров, и фермеров. Поэтому он обратился к ним снова, без особой надежды, но с большей готовностью прислушаться к ним, чем до беседы с Греем.

Харди был настолько занят лекциями в колледже и занятиями с частными учениками, что Тому было совестно отнимать у него много свободного времени по вечерам. Однако, поскольку Грей отпал, а больше не было никого, на чьё суждение он мог бы положиться и кто бы его выслушал, Том при каждом удобном случае пытался обсуждать со своим старым другом некоторые из вопросов, которые ставили его в тупик. В каком-то смысле пользы от этого было немного, потому что Харди так же «плавал» в таких материях, как  «стоимость», «доход», «закон спроса и предложения», как и он сам. Но в нём жило твёрдое убеждение, что взаимоотношения всех людей, а не только священнослужителей, должны быть основаны на принципе "поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой», а не на «купи подешевле, продай подороже», и что, как ни крути, эти два принципа никогда не будут означать одно и то же, и примирить их невозможно и никогда не удастся. Это убеждение его друга служило большим утешением для Тома, и он никогда не уставал его слушать; но порой у него возникали сомнения, а не прав ли Грей, - может быть, и в самом деле этот принцип и ему подобные не могут быть законами государств этого мира. Ему нужны были какие-нибудь подкрепляющие доказательства со стороны незаинтересованного и осведомлённого свидетеля, и наконец он нашёл то, что ему было нужно. Однажды вечером, зайдя к Харди, он застал его дочитывающим последние страницы какой-то книги, которую он, узнав своего посетителя, захлопнул с торжествующим выражением лица. Он взял её, сунул Тому в руки, хлопнул его по плечу и сказал:

- Вот, мой мальчик, это то, что нам нужно, или, во всяком случае, нечто близкое. Не надо ничего говорить, просто иди к себе и проглоти это целиком, а когда переваришь, приходи обратно, расскажешь мне, что ты об этом думаешь.

- Но я хочу с тобой поговорить.

- Я не могу сейчас говорить, я просидел над этой книгой почти два дня, и мне нужно проверить кучу письменных работ. Вот, держи, отправляйся к себе и делай, как я сказал, или же сядь здесь и держи язык за зубами.

Том сел и, держа язык за зубами, быстро погрузился в чтение «Прошлого и настоящего» Карлайла*. Как он наслаждался этой книгой, - её юмором, её силой, её пафосом, но больше всего -  полным развенчанием многих доктрин, к которым он добровольно, хотя и безнадёжно, сам себя приковал в последнее время! Теперь оковы со звоном разлетелись вдребезги, и он с ликованием прочитывал вслух отрывок за отрывком: «…что «Просвещенный Эгоизм», как бы он ни был лучезарен, не есть то правило, которым могла бы быть руководима жизнь человека, что «Laissez-faire», «Спрос и предложение», «Наличный платёж как единственная связь» и т. д. — никогда не были и никогда не будут целесообразным Законом соединения для человеческого Общества»*, и т.д. и т.п. - до тех пор, пока Харди не встал и просто не выставил его за дверь, и он отправился к себе со своим новообретённым сокровищем.

* Карлайл (Thomas Carlyle, 1795 – 1881) – шотландский писатель, историк и философ, автор многочисленных сочинений, в том числе «Прошлого и настоящего» (Past and Present).

** «Прошлое и настоящее», перевод В.И. Яковенко.

За всю его жизнь ни одна книга не производила на него такого впечатления. Он смеялся над ней и плакал, и начал с полдюжины писем с благодарностями к автору, которые, к счастью, разорвал. В первом порыве энтузиазма он даже на несколько часов забыл о Мэри. Он и сам понятия не имел, какой гнёт давил на него раньше. Он чувствовал себя, как команда маленького рыбачьего судёнышка, которое тащит на буксире вражеский крейсер, когда она вдруг увидит фрегат под британским флагом, который нагоняет захватчика и открывает по нему огонь; или как маленький мальчик в школе, которого заставляют прислуживать более сильные, хотя это и против правил, и тут он видит, как из-за угла выходит его старший брат. Именно такая помощь ему и требовалась. Здесь не было сужения поля деятельности, не было призывов к людям как членам некой привилегированной организации отделиться от остальных и отречься от мира, который принадлежит дьяволу; здесь был призыв к людям как таковым, призыв к каждому человеку – к слабым и подлым точно так же, как к сильным и благородным – и в нём говорилось, что мир – это Божий мир, что в нём найдётся работа для каждого, и что нужно найти эту свою работу и приступить к ней.

Сильный оттенок грусти, который пронизывал всю книгу, и её беспощадное осуждение существующего порядка вещей вполне соответствовали его собственному тревожному и беспокойному состоянию духа. Поэтому он с радостью отдался этой новой зависимости, как будто бы, наконец, нашёл то, что искал, и к началу новых длинных каникул, к которым мы теперь поспешим вместе с ним, был доверху набит противоречивыми идеями и убеждениями, которым уж точно предназначено было изумить и ошеломить достойного мирового судью графства Беркшир Брауна-старшего, каким бы ни оказалось их влияние на общество в целом.

Однако читатели не должны думать, что наш герой бросил все свои прежние занятия; напротив, он продолжал заниматься греблей, играть крикет и боксировать с не меньшей энергией, чем до этого. Все эти затруднения сделали его лишь немного молчаливей, чем прежде. Но, поскольку мы уже видели его за всеми этими занятиями, и нам известны соответствующие его повадки, повторяться излишне. Ведь мы должны проследовать за ним в новые поля умственной и практической деятельности, отмечая, если таковые случатся, факты, свидетельствующие о том, как он во всех смыслах развивается и образует себя; а это его погружение в великое море социальных, политических и экономических вопросов как раз и является фактом, достойным внимания, если только на втором году его пребывания в Оксфорде такие факты вообще имели место.

В течение этого года до него доходили лишь скудные сведения о том, как идут дела в Инглборне. Кэти оттаяла достаточно, чтобы писать ему, но она почти не упоминала о своей кузине. Он знал только, что Мэри выезжала в свет в Лондоне и пользовалась большим успехом, и что Портеры не сняли снова Бартон на лето, а на осень и зиму собирались заграницу. Сведения о Гарри были неутешительными; он по-прежнему жил у папаши Коллинза, никто в точности не знал, как, и время от времени нанимался на работу вместе с ватагой отверженных с вересковой пустоши.

Единственным важным событием во всей округе была внезапная смерть сквайра Вурли весной этого года. Ему наследовал дальний родственник, молодой человек примерно того же возраста, что и Том.

Он тоже учился в Оксфорде, и Том был с ним знаком. У них было мало общего, поэтому он был очень удивлён, когда молодой Вурли, вернувшись в колледж после похорон своего родственника, стал искать его общества и явно хотел познакомиться с ним поближе. Результатом этого стало полученное Томом приглашение провести недельку в Усадьбе в начале длинных каникул. Там должна была собраться компания, состоящая только из студентов Оксфорда, и, как сказал Вурли, они собирались повеселиться на славу.

Том сильно смутился и не знал, что предпринять. После некоторых колебаний он рассказал пригласившему о своём последнем посещении этого имения, полагая, что тот изменит своё решение, если эти обстоятельства станут ему известны. Но обнаружил, что молодому Вурли и так уже известны все эти факты; собственно говоря, он не мог не заподозрить, что полученное им приглашение как-то связано с его ссорой с покойным владельцем. Однако у него не было желания проявлять любопытство по этому поводу, и он с радостью принял предложение, в восторге оттого, что его каникулы начнутся так близко от Инглборна, и от возможности порыбачить в Усадьбе, которая славилась своей рыбалкой.

Предыдущая

Следующая