© Юлия Глек, перевод и примечания, 2010.

Томас Хьюз

Thomas Hughes

ТОМ БРАУН В ОКСФОРДЕ

TOM BROWN AT OXFORD

Продолжение романа "Школьные годы Тома Брауна"

Перевод и примечания Юлии Глек

оригинал на Project Gutenberg http://www.gutenberg.org/etext/26851

Глава 15

Буря собирается и разражается

Главная

Предисловие переводчика

Том Браун в Оксфорде

Введение

Глава 1

Колледж Св. Амвросия

Глава 2

На реке

Глава 3

Завтрак у Драйсдейла

Глава 4

Лодочный клуб колледжа Св. Амвросия, его руководство и бюджет

Глава 5

Служитель Харди

Глава 6

Как Драйсдейл и Блейк отправились на рыбалку

Глава 7

Взрыв

Глава 8

История Харди

Глава 9

Искушение Брауна

Глава 10

Летний триместр

Глава 11

Мускулистое христианство

Глава 12

Взгляды капитана

Глава 13

Первое столкновение

Глава 14

Замена в команде и что из этого вышло

Глава 15

Буря собирается и разражается

Глава 16

Буря бушует

Глава 17

На новом месте

Глава 18

Деревня Инглборн

Глава 19

Предвестие лучшей погоды

Глава 20

Примирение

Глава 21

Колледж Св. Амвросия принимает у себя капитана Харди

Глава 22

Отъезды ожидавшиеся и неожиданные

Глава 23

Инглборнский констебль

Глава 24

Экзамены "скулз"

Глава 25

День Поминовения

Глава 26

Прогулка на лугу Крайст Чёрч

Глава 27

Нотация, прочитанная львице

Глава 28

Окончание первого курса

Глава 29

Переписка на каникулах

Глава 30

Праздник в Бартон-Мэнор

Глава 31

За сценой

Глава 32

Кризис

Глава 33

Браун Patronus

Глава 34

Mηδέν ΰγαν

Глава 35

Второй курс

Глава 36

На берегу реки

Глава 37

В ночном карауле

Глава 38

Мэри в Мэйфере

Глава 39

Ночной караул и что из этого вышло

Глава 40

Погоня

Глава 41

Суждения и затруднения лейтенанта

Глава 42

Третий курс

Глава 43

Послеобеденные посетители

Глава 44

И снова письма

Глава 45

Магистерский триместр

Глава 46

Из Индии в Инглборн

Глава 47

Свадьба

Глава 48

Начало конца

Глава 49

Конец

Глава 50

Эпилог

Список примечаний

Оксфорд, план города, 1850 г.

С минуту Том чувствовал себя немного неловко; но, увидев, что Харди взял себе стакан эля, и затем потеряв его из виду, он совсем о нём забыл и был слишком занят своими собственными делами, чтобы беспокоиться о нём дальше. Он сделался чем-то вроде бармена в «Клушицах» и под руководством Пэтти надзирал за розливом эля, одновременно приглядывая за тем, чтобы на его начальницу не слишком наседали.

Драйсдейл и Джек скоро их покинули, чтобы проследить за приготовлением ужина. Вскоре после этого Пэтти вышла из бара в ответ на звонок, который призывал её в другую часть дома; тут амвросианцы решили, что пора отправляться в колледж ужинать и вышли на улицу.

Том уходил в числе последних, но на мгновение задержался в наружном коридорчике. К тому времени он уже достаточно хорошо знал дом и все его ходы и выходы. Ещё через мгновение Пэтти появилась из боковой двери, ведущей в другую часть дома.

- Так, значит, вы не останетесь сыграть партию с тётушкой, - сказала она. – Куда это вы так спешите?

- Мне нужно в колледж, там устраивают ужин в честь того, что мы стали первыми на реке.

Пэтти опустила глаза и слегка надула губки. Том взял её за руку и сентиментально произнёс:

- Ну, не сердись, ты ведь знаешь, что мне приятней было бы остаться здесь, правда?

Она тряхнула головкой, отняла у него свою руку, а потом, меняя тему, сказала:

- Кто тот некрасивый старый тип, который сегодня опять приходил?

- Там не было никого старше Миллера, а он твой большой поклонник. Вот я скажу ему, что ты назвала его некрасивым.

- Я совсем не про мистера Миллера, и вы это прекрасно знаете, - ответила она. – Я про того, в грубом старом пальто, который ещё ни с кем не разговаривает.

- Некрасивый старый тип, Пэтти? Да ты имеешь в виду Харди. Он мой большой друг, и тебе он тоже должен нравиться, ради меня.

- Да в жизни он мне не понравится. Он так сердито на меня смотрит.

- Это тебе только показалось. Ну, доброй ночи.

- Никуда вы не пойдёте, пока не отдадите мне ваш шейный платок. Вы мне обещали, если станете первыми на реке.

- Ах ты, маленькая выдумщица. Это же цвета колледжа, я с ними ни за что не расстанусь. Лучше я дам тебе прядь своих волос и самый красивый платочек, который только найдётся в Оксфорде, но только не этот.

- А я его хочу, и вы мне его правда обещали, - сказала она и быстрым движением развязала узел шейного платка Тома. Он поймал её за запястья и посмотрел сверху вниз ей в глаза, где, кроме досады на то, что он уходит, увидел ещё и кое-что другое, и это другое вызвало в нём странное чувство торжества и нежности.

- Ну, раз так, то ты мне за это заплатишь, - сказал он. Стоит ли говорить, что за этим последовало? Небольшая борьба, «мистер Браун, уйдите, прошу вас», - и через минуту Том без шейного платка поспешил вслед за своими товарищами, а Пэтти смотрела ему вслед из дверей и приводила в порядок свой чепчик. Потом повернулась и пошла обратно в бар, где вздрогнула и покраснела, увидев Харди, который всё ещё стоял в дальнем углу напротив тётушки. Когда она вошла, он допил свой эль, а затем вышел, пожелав им на прощание доброй ночи.

- Ах, тётушка, - сказала она, - я думала, они все ушли. Кто этот человек с такой кислой миной?

- Он показался мне славным тихим джентльменом, дорогая, - ответила старушка, поднимая на неё глаза. – По-моему, он куда лучше всех этих, которые устраивают такой тарарам в баре. А ты где была, Пэтти?

- У коммивояжёров*, тётушка. Не хотите ли сыграть в криббедж? – и Пэтти взяла карты и разложила доску, а старая леди тем временем с сомнением смотрела на неё сквозь очки. Она уже начинала желать, чтобы джентльмены из колледжа приходили к ней в дом не так часто, хотя клиентами они были очень хорошими.

* у коммивояжёров – отдельная комната для коммивояжёров (commercial room) существовала во многих английских трактирах и гостиницах той эпохи. В ней коммивояжёры могли устраивать демонстрацию своих товаров потенциальным клиентам.

Том без шейного платка поспешил за своими товарищами и нагнал их ещё до того, как они вошли в колледж. Все были на месте, за исключением Харди, отсутствие которого на мгновение раздосадовало нашего героя; он надеялся, что теперь, когда Харди в команде, он отбросит свою сдержанность по отношению к остальным, и осуждал его за то, что он не сделал этого немедленно. Единственной причиной он полагал его собственные странности, потому что, пока они шагали, беседуя о гонках, остальные расхваливали его на все лады. Миллер хвалил его стиль, и ритм, и мужество.

- Разве вы не почувствовали, как лодка рванула вперёд, когда я дал команду возле Чаруэлла? – спросил он капитана. – Драйсдейл уже перед «Кишкой» всегда выдыхался и был всё равно что бревно в лодке, да и некоторые из вас тоже недалеко от него ушли.

- И он в такой отличной форме, - сказал Диоген. – Я выясню, на какой он диете.

- Мы, кажется, и так неплохо справились, - сказал номер шестой. – Осталось всего две гонки, и нам уже ничто не угрожает.

- Не будь таким самоуверенным, - сказал Миллер. – Учтите, вы все, хватит с нас этих глупостей. Пока гонки не кончатся, мы не можем чувствовать себя в безопасности.

Так они разговаривали, пока не дошли до колледжа, а потом разошлись по своим комнатам, чтобы умыться, переодеться и снова встретиться в комнатах у Драйсдейла, где их уже ждал ужин.

И снова Харди не появился. Драйсдейл послал к нему в комнаты скаута, который, вернувшись, сообщил, что не нашёл его; тогда Драйсдейл занялся ужином и в полной мере отдал дань своему столу, а также развлечениям, соблазняя команду всякими горячими напитками, которые были для них под запретом, в то время как он сам и остальные не-профессионалы пили их сколько хотели. Но Миллер не спускал с них глаз, а Диоген и капитан подавали пример, поэтому вся команда являла собой образец воздержанности, которая была бы поистине замечательной, не будь она в значительной степени вынужденной.

Этот ужин у Драйсдейла имел огромный успех, хотя его и соорудили всего за час. Триумф команды по гребле на время разбудил и разогрел то чувство товарищества, в котором и заключается самая суть жизни колледжа. Хотя, кроме команды, ужинать село всего несколько человек, но задолго до того, как убрали со стола, к Драйсдейлу стали стекаться студенты, принадлежавшие ко всем кружкам и группировкам, все в отличнейшем настроении, и комната стала битком набита. Ведь Драйсдейл послал за всеми, с кем поддерживал хотя бы шапочное знакомство, и они толпой хлынули к нему, расселись кто где, и болтали, и смеялись с соседями, с которыми, возможно, не перекинулись ни словом с тех самых пор, как поступили в колледж.

Конечно же, были речи, которым аплодировали так, что эхо отдавалось, и песни, припевы которых, подхваченные хором, должно быть, были слышны аж на Хай-Стрит. Однако незадолго до одиннадцати, несмотря на протесты Драйсдейла и пассивное сопротивление некоторых членов команды, Миллер увёл их всех, а вместе с ними ушли и некоторые другие гости, оставив хозяина с небольшой компанией праздновать до утра.

Том ушёл к себе в превосходном настроении, напевая под нос мотив песенки, которую только что слышал; но едва лишь сбросил мантию на стул, как ему в голову пришла новая мысль, и он опять сбежал вниз по лестнице, а потом через двор в комнаты Харди.

Харди сидел за столом, перед ним стоял холодный чай, к которому он даже не притронулся, но не было видно ни одной раскрытой книги – что вечером было для него явлением из ряда вон выходящим. Но Том не заметил или не пожелал заметить ничего необычного.

Он уселся и начал со страшной скоростью болтать, почти не глядя на собеседника. Для начала он пересказал все комплименты, сделанные Миллером и остальными по поводу гребли Харди. Потом он перешёл к вечеринке и ужину; какой это был замечательный вечер, он не может припомнить такого с тех самых пор, как приехал в Оксфорд; и он пересказывал речи и перечислял самые лучшие спетые песни.

- Вам в самом деле следовало бы туда пойти. Почему вы не пришли? Драйсдейл посылал за вами. Всем хотелось, что бы вы были там, я знаю. Разве вы не получили его записку?

- Настроения не было, - ответил Харди.

- С вами ведь всё в порядке, а? – спросил Том. Ему пришло в голову, что Харди мог повредить себе что-нибудь во время гонки, ведь он не тренировался регулярно.

- Да нет, всё в порядке, - ответил тот.

Том попытался было вернуться к своей болтовне, но вскоре умолк. Невозможно было продолжать, не обращая внимания на это холодное молчание. Наконец он остановился и с минуту смотрел на Харди, который, в свою очередь, с отсутствующим видом смотрел на шпагу, висевшую над каминной полкой,  а потом сказал:

- Нет, всё-таки что-то произошло. Не сидите с таким видом, как будто аршин проглотили. Наверно, вам просто хочется курить, да, старина? - добавил он, вставая и кладя руку ему на плечо. – Конечно, дело в этом. Вот, возьмите сигару, они у меня некрепкие. Миллер разрешает две такие в день.

- Нет, спасибо, - сказал Харди, поднимаясь, - Миллер насчёт курения ничего мне не говорил, и я всё-таки выкурю трубку. Думаю, мне это нужно.

- Что-то не видно, чтобы это шло вам на пользу, - сказал Том, несколько минут понаблюдав за тем, как он набивает и зажигает трубку, а потом курит, не говоря ни слова. - Вот мне и удалось добиться исполнения своего заветного желания. Вы в команде, и мы первые на реке, и все превозносят вас до небес и говорят, что наше столкновение – это ваша прямая заслуга. И вот я прихожу, чтобы рассказать вам об этом, и не могу добиться ни слова в ответ. Разве вы не рады? Как вы думаете, нам удастся сохранить наше место? – он сделал паузу.

- Чёрт побери, в конце концов, - сказал он, теряя терпение. – Хоть выругайтесь, если уж больше ни на что не способны. Давайте хотя бы голос ваш услышим. Не такой уж он у вас нежный, чтобы так старательно его прятать.

- Что ж, - сказал Харди с большим усилием, - дело в том, что мне действительно  нужно кое-что вам сказать, к тому же очень серьёзное.

- А я и слушать не буду, - перебил Том. – Сегодня вечером я не серьёзен и быть таковым не собираюсь, и заставить меня никому не удастся. Это бесполезно, так что нечего на меня так угрюмо смотреть. Но разве эль в «Клушицах» не хорош? И разве это не замечательное местечко?

- Вот как раз об этом я и хочу с вами потолковать, - сказал Харди, неожиданно поворачивая свой стул так, чтобы оказаться лицом к своему гостю. – Послушайте, Браун, мы с вами не так уж давно знакомы, но мне кажется, я хорошо вас понимаю, и я знаю, что вы мне нравитесь, и надеюсь, что и я вам нравлюсь тоже.

- Ну, ну, ну, - перебил Том, - конечно же, вы мне нравитесь, старина, а иначе я не стал бы вам надоедать и отнимать у вас понапрасну время, и сидеть на этих ваших проклятых жёстких стульях, да ещё во время гонок. Что общего имеют наши симпатии с «Клушицами», а «Клушицы» с вашей мрачной физиономией? Вам следовало бы выпить там ещё стаканчик эля.

- Как бы мне хотелось, чтобы вы ни одного стаканчика там ни разу не выпили, - сказал Харди, выплёвывая слова как раскалённые угли. – Браун, вы не имеете права ходить в это место.

- Почему? – спросил Том, выпрямляясь на стуле и почувствовав себя задетым.

- Вы знаете, почему, - ответил Харди, глядя ему прямо в лицо и выпуская клубы дыма. Несмотря на всю грубость этой атаки, в резких чертах и глубоко посаженных глазах говорящего было такое умоляющее выражение, что Том был почти побеждён. Но сначала гордость, а затем сознание того, что должно было последовать дальше и о чём он уже начал догадываться, всколыхнуло его сердце. Он едва сумел выдержать этот взгляд, не опуская глаз, но всё же сумел, хотя и покраснел до корней волос, когда снова спросил сквозь сжатые зубы:

- Почему?

- Я повторяю, - сказал Харди, - вы знаете, почему.

- Я понимаю, что вы имеете в виду, - медленно сказал Том. – Как вы сами сказали, мы знаем  друг друга не так уж давно, но мне казалось, что уже достаточно давно, чтобы быть более терпимыми. Почему же это мне нельзя ходить в «Клушицы»? Потому, что там оказалась хорошенькая барменша? Вся наша команда туда ходит, а кроме нас, ещё двадцать человек.

- Да, но разве кто-нибудь из них ходит туда так, как вы? Разве она смотрит на кого-нибудь так, как на вас?

- Откуда мне знать?

- Это неправда, это нечестно и вообще не похоже на вас, Браун, - сказал Харди, вставая со стула и начиная ходить взад-вперёд по комнате. – Вам отлично известно, что этой девушке наплевать на других мужчин, которые туда ходят. И вам отлично известно, что вы ей не безразличны.

- Кажется, вы неплохо в этом разбираетесь, - сказал Том. – Хотя не думаю, что вам приходилось бывать там до позавчерашнего дня.

- Никогда не был.

- Тогда, мне кажется, вам не следовало бы так спешить с придирками. Если бы там было что-то такое, что я хотел бы от вас скрыть, неужели вы думаете, что я привёл бы вас туда сам? Говорю вам, она вполне может о себе позаботиться.

- Я так и понял, - сказал Харди. – Если бы она была просто ветреной, легкомысленной девчонкой, которая строит глазки каждому вошедшему, это не имело бы такого значения – во всяком случае, для неё. Она вполне может о себе позаботиться в том, что касается остальных, но вы – другое дело, и вы это знаете. Вы сами знаете это, Браун, скажите правду, это же видно всякому, у кого есть глаза.

- Да уж, вы свои глаза в эти два вечера использовали с толком, - сказал Том.

- Ваши насмешки меня не задевают, Браун, - сказал Харди, шагая взад-вперёд с руками, сомкнутыми за спиной. - Я решил поговорить с вами об этом; я не смог бы считать себя вашим другом, если бы уклонился. Я на четыре года старше вас и лучше знаю жизнь и Оксфорд. Вы не будете продолжать впадать в это безрассудство, в этот грех, только потому, что вас некому предостеречь.

- Похоже на то, - упрямо сказал Том. – Ну, думаю, предостережений с меня достаточно. Давайте-ка оставим эту тему.

Харди прекратил свою прогулку и с гневным взглядом повернулся к Тому.

- Ещё нет, - твёрдо сказал он. – Вам лучше знать, как и зачем вы это сделали, но так или иначе вы сумели понравиться этой девушке.

- Допустим, сумел, и что из того? Кого это касается, кроме неё и меня?

- Это касается каждого, кто не желает стоять и безучастно наблюдать, как дьявол тешится под самым его носом.

- Какое право вы имеете так со мной говорить? – сказал Том. – Вот что я вам скажу: если мы с вами хотим остаться друзьями, лучше нам оставить эту тему.

- Если мы хотим остаться друзьями, мы должны разобраться с этим раз и навсегда. В таких делах бывает только две развязки, и вы знаете это не хуже меня.

- Правильная и неправильная, верно? И, поскольку вы считаете меня своим другом, то предполагаете, что моя будет именно неправильная.

- Я действительно считаю вас своим другом, и я говорю, что правильной развязки здесь быть не может. Подумайте о своей семье. Вы же не хотите сказать… вы же не посмеете сказать мне, что собираетесь на ней жениться?

- Я не посмею вам сказать! – сказал Том, в свою очередь вскакивая. – Я посмею сказать всё, что мне будет угодно, вам или любому другому. Но ни вам, ни кому-нибудь ещё я ничего не скажу по принуждению.

- Я повторяю, - продолжал Харди, - вы не посмеете сказать, что женитесь на ней. Вы не собираетесь этого делать, а раз не собираетесь, то не имеете права и целовать её так, как сегодня…

- Так вы за мной подсматривали! – воскликнул Том, вскипая от гнева и с радостью хватаясь за любой повод для ссоры. Они стояли друг напротив друга, и младший терзался от стыда и оскорблённой гордости и жаждал получить в ответ грубость – удар – что угодно, чтобы выплеснуть раздирающее его бешенство.

Но через несколько секунд старший ответил, медленно и  спокойно:

- Таких слов я не стерплю ни от кого. Покиньте мои комнаты.

- Если я отсюда уйду, то больше не приду до тех пор, пока вы не измените своё мнение.

- И не нужно приходить до тех пор, пока вы не измените своё.

В следующее мгновение Том был уже в коридоре; ещё через мгновение он шагал взад и вперёд по залитому бледным лунным светом двору.

Бедняга! Это была не слишком приятная прогулка. Стоит ли нам следовать за ним в этом его хождении вперёд-назад? Большинству из нас приходилось совершать подобные прогулки в те или иные моменты своей жизни. Воспоминания о них ни в коем случае нельзя назвать приятными. Это моменты слепящей, неистовой бури, когда среди завываний ветра мы слышим голоса, как будто бы злые духи нашёптывают нам на ухо, дразня и соблазняя непокорного дикого зверя, который прячется на дне каждого сердца, то «Проснись! Разве ты не мужчина? Разве ты не посмеешь сделать это?», то: «Восстань, убей и съешь – это ведь твоё, отчего же ты не берёшь? Неужто непрочные сомнения, внушенные этим учителем, и весь этот священный жаргон преградят тебе дорогу и помешают взять своё? У тебя достанет силы, чтобы бросить им вызов – чтобы бросить вызов всем на земле, на небе и в аду; пользуйся же ею, будь мужчиной!»

И разве не встряхивался тогда этот зверь внутри нас, и не пробовал свои силы, сметая напрочь все заповеди, которые закон написал перед нами огненными буквами, с помощью  безрассудного, безбожного самоутверждения «Хочу и буду»? И всё это время – и как раз это и делало эту бурю действительно ужасной – разве не раздавался тихий голос, никогда не заглушаемый полностью ни рёвом бушующих страстей, ни злыми голосами, ни нашими собственными яростными попытками подавить его, - тихий голос, обращающийся к человеку, истинному человеку внутри нас, созданному по образу и подобию Божьему, и призывающий его обуздать дикого зверя – подчиниться, победить и жить? Да! И хотя нам случалось следовать и иным голосам, разве, следуя им, не признавали мы в глубине души, что вся истинная сила, и мужество, и благородство, находятся на другой дороге? Хочу ли я сказать, что большинство из нас идёт этот дорогой и сражается в этой битве? Я даже мог бы сказать – «все мы»; по крайней мере, все те, для кого уже закончились светлые дни мальчишества. Ясные и острые умы точно так же, как тупые и неповоротливые; слабые телом, вялые и робкие - точно так же, как сильные и страстные. Оружие и поле сражения могут быть разными; пожалуй, они даже не могут быть одинаковыми для двух разных людей, но битва одна для всех. Порой у мальчика может быть предчувствие этой битвы, но - благодарение Богу! - это битва не мальчика, а молодого мужчины. Самая ужасная и отвратительная из всех сущностей, называйте её как хотите – собственное «я», человек естественный, ветхий Адам – встаёт перед каждым из нас в годы ранней зрелости, а то и раньше, вызывая человека истинного внутри нас, того, с кем говорит Дух Божий, на борьбу не на жизнь, а на смерть.

А раз так, готовься к битве, мой младший брат, и выполни обет, который дали за тебя, когда ты был ещё беспомощным младенцем. Этот мир и все другие, время и вечность зависят для тебя от её исхода. С этим врагом нужно бороться и победить – не окончательно, потому что ни один человек, пока он ходит по этой земле, не может, я полагаю, сказать, что он его уничтожил; однако, раз уж он узнан и опознан, с ним нужно бороться и с Божьей помощью победить в этой схватке, прежде чем ты с полным правом сможешь назвать себя мужчиной; прежде, чем ты по-настоящему сможешь получать удовольствие от радостей даже этого мира.

Эта борьба была нелёгкой в ту ночь жизни нашего героя, о которой мы теперь рассказываем. Тихое небо над головой, торжественная тишина старинных зданий, под сенью которых он стоял, не приносили ему покоя. Он сбежал оттуда к себе в комнаты, зажёг свечи и попробовал читать, чтобы отвлечься и выбросить всё это из головы; но толку не было, оно возвращалось к нему снова и снова. И чем нестерпимей для него становилось это присутствие, тем труднее ему было отбросить его в сторону. Нужно принять какое-то решение, но какое же? Пока оно не принято, покоя ему не будет. Завеса была сдёрнута полностью, раз и навсегда. Дважды он был на грани того, чтобы вернуться в комнаты Харди, поблагодарить его, сознаться во всём и попросить совета, но каждый раз волна откатывалась назад. По мере того, как справедливость этого предостережения всё глубже и глубже проникала к нему в душу, росло и раздражение против того, кто его сделал. Пока ещё он не мог и не хотел быть честным до конца. Всем нам нелегко вдруг взять и взвалить на себя всю тяжесть какого-нибудь греха или безрассудства. «Если бы он сделал это как-нибудь иначе, - думал Том, - я, может быть, и поблагодарил бы его».

Ещё одна попытка выбросить это из головы. Опять вниз, во двор; в комнатах у Драйсдейла горит свет. Он поднимается и обнаруживает там остатки ужина, кружки с яичным флипом* и глинтвейном и компанию, играющую в двадцать одно. Он много пьёт, не думая ни о гонках, ни о диете, стремясь лишь утопить свои мысли. Садится играть. Шумные разговоры одних и любопытные, проницательные взгляды других одинаково действуют ему на нервы. Он рассеян, через минуту шумно весел, потом то раздражителен, то угрюм. Нет, на студенческой карточной вечеринке ему сегодня не место. Он проигрывает деньги и, наконец, проникнувшись отвращением, к полуночи уходит к себе, где ложится в постель в лихорадочном состоянии недовольства собой и миром вообще. Безжалостный вопрос преследует его даже в странной стране грёз, требуя решения, когда он беспомощен и больше не обладает волей, чтобы выбирать между добром и злом.

* флип – коктейль, в состав которого входит какой-нибудь алкогольный напиток, взбитое яйцо, сахар, специи.

Ну, а как же в это время поживает сам доктор? Увы! Ненамного лучше, чем пациент. Он принадлежал к числу более глубоких и чувствительных натур. Остро чувствуя своё положение, он всегда избегал любых, кроме самых формальных, контактов c теми студентами своего колледжа, с которыми ему хотелось бы общаться больше всего. Это была его первая дружба с одним из них, и он ценил её соответственно. Теперь же, кажется, осколки этой дружбы, разбитой его же собственной рукой, лежали у его ног безнадёжной грудой. Он с горечью снова и снова припоминал каждое сказанное слово и винил себя, – не за то, что оно было сказано, он считал это своим священным долгом, - а за резкость и внезапность, с которой, как ему казалось, это было сделано.

«Чуточку мягкости и сочувствия, и мне удалось бы убедить его. А так – разве он мог ответить мне иначе, чем резкостью на резкость, запальчивостью - на упрёк, брошенный свысока? Может, пойти к нему и взять свои слова обратно? Нет! Я сам себе не доверяю; я сделаю только хуже. Кроме того, он может подумать, что служитель… Ох, вот я опять. Старая болячка, это моё вечное я, я, я! Я лелею свою собственную гордыню, она мне дороже, чем друг; и всё же – нет, нет! Я не могу пойти к нему, хотя, кажется, умер бы за него. Если уж случится грех, пусть он падёт на мою голову. Перед Богом клянусь, я взял бы его на себя. Но этого не будет – как я могу бояться? Он слишком честный и мужественный. Мои слова, хоть и грубые, и жестокие, указали ему на пропасть. Он избежит её, не может не избежать. Но вернётся ли он когда-нибудь? Мне всё равно, лишь бы он спасся».

Разве могут мои бедные слова передать все борения духа сильного и любящего человека до тех пор, пока позже, в ночной тишине, он не открыл всё это Господу в молитве и не уснул! Да, брат мой, именно так. Старая, старая история. Не вздрагивай от этих слов, хотя, быть может, тебе и неизвестно их значение. Он открыл всё это Господу в молитве – за себя, за друга, за весь мир.

И если когда-нибудь тебе придётся пройти через подобное испытание - как приходится, так или иначе, каждому из нас – ты должен научиться поступать так с любым бременем на душе, если не хочешь, чтобы оно давило на тебя всё тяжелее и тяжелее и увлекало тебя всё ниже и ниже до самой гробовой доски.

Предыдущая

Следующая